108 
Но при всем при том во льду имелись дефекты и вкрапления: трещины, сопряжения — иногда шириной всего в одну молекулу — между объемами твердого тела, куда могли просачиваться другие жидкости, находящиеся среди громадных обжимающих масс окружающего льда.
А если ты эволюционировал здесь или тебя тщательно создали для жизни в этих условиях, то живые существа могли существовать во льду. Тонкие до прозрачности щупальца, скорее похожие на сильно растянутые мембраны, чем на живое существо, они были способны передвигаться вниз и вверх по этим трещинам, пустотам, швам во льду в поисках пищи — поедали те самые минеральные вкрапления, или, в случае хищников, обитающих в глубоком льду, атаковали сами эти пасущиеся существа.
Он — такой, каким он был сейчас, — эволюционировал не здесь. Теперь он был имитацией существа, организмом, созданным для обитания в компрессионном льду водного мира. Но только имитацией. На самом деле он был не тем, чем казался.
Он начинал сомневаться, а был ли он вообще когда-либо прежде.
Льда внутри водной планеты на самом деле не было, как не было и самой планеты или звезды, на орбите которой вращалась планета, как не было галактики и вообще всего, что казалось реальным, независимо от того, из какой дали, по вашему мнению, вы смотрели. Или из какой близи. Всмотрись во что угодно — и найдешь все ту же зернистость, которая проявлялась в Реале; мельчайшие единицы измерений в обоих мирах были одинаковы, будь то единицы времени, расстояния или массы.
Для некоторых людей это, конечно, означало, что сам Реал в реальности не был реален, во всяком случае не являлся последним подлинным оплотом неимитационного мира. В соответствии с этим взглядом, все находились в вечно существующей имитации, просто не осознавали этого, и достоверные, точные виртуальные миры, созданием которых они так гордились, представляли собой имитацию внутри имитации.
Но такой образ мышления предположительно вел к безумию. Или к некоему безразличию, обусловленному приятием этого положения, безразличию, которое можно было эксплуатировать. Один из самых эффективных способов выбить из человека всякий дух сопротивления — это убедить его, что жизнь — шутка, этакая выдумка, кем-то полностью контролируемая, и, что бы они ни думали, что бы ни делали, все это не имеет никакого значения.
Все дело состояло в том, полагал он, чтобы постоянно помнить о вероятности такой теории, но ни на мгновение не воспринимать эту идею всерьез.
Размышляя об этом, он вместе с другими соскользнул в ледяную трещину, имеющую многие километры в длину и один в высоту. По человеческим представлениям они были чем-то вроде спелеологов, исследователей земных глубин. Хотя и это не могло оправдать подобное существование.
Они, казалось ему, подобны отдельным нитям вязкой нефти, просачивающейся между ледяными плитами в том, что он все еще воспринимал как обычный мир, каменистую планету с горными пиками и ледяными шапками на полюсах.
Он возглавлял небольшую, но действенную единицу, отряд трещиноходов из тридцати высокопрофессиональных бойцов, вооруженных ядами, химической микровзрывчаткой и упаковками растворителя. Большинство (а может, и все) морпехов и машин, в чьи образы он вселялся за те десятилетия субъективного времени, что длилась великая война, сочли бы такое оружие до смешного неэффективным, но здесь — где все эти морпехи или военные машины не продержались бы и доли секунды — оно было совершенно убийственным. Они имели относительно высокие звания, — он был здесь майором, хотя на любом другом театре был бы генералом, — но это отражало важность их миссии.
Он ощущал присутствие каждого из них, химические градиенты и электрохимические сигналы, проходящие внутри них и между всеми ними, в буквальном смысле связывали его со всеми тридцатью морпехами под его началом. Справа от него находился капрал Бьозуэл, который просачивался, соскальзывал в особенно широкий канал, на краткое время опережая всех остальных по глубине проникновения; вдали слева и чуть впереди капитан Мивадже вел, словно по трехмерному лабиринту, по замысловатой системе трещин отделение из четырех специалистов, вооруженных растворителем. Сначала Бьозуэл, потом морпехи один за другим между ними сообщили о сильном ледотрясении. Ватюэйль мгновение спустя и сам почувствовал его.
Лед, казалось, затрещал и застонал, пространство, в котором находилась большая часть Ватюэйля, сжалось, сузилось на полмиллиметра. Другая его часть оставалась в полости чуть выше и дальше, эта полость чуть-чуть расширилась и пыталась теперь затащить его туда. Ему пришлось ухватиться крепче, сопротивляться сильнее, чтобы продолжить свое медленное продвижение вниз, в направлении ядра.
108 
