47 
– Да, мадам, – отозвалась та, всем своим видом выражая неодобрение.
Олимпия направилась из детской в святая святых свою спальню. Через два часа приезжает Витос, а у нее еще столько дел.
Она посмотрелась в зеркало. Нью-Йорк не способствовал похуданию – ее лицо определенно округлилось еще больше. Олимпия сердито втянула щеки. Ну почему нельзя за деньги купить выступающие скулы? Почему она не выше сантиметров на пятнадцать и не легче килограммов на пять?
Ха! Витос не жаловался. На его вкус, она была идеальна. Латиняне любят женщин со слоем плоти на костях, не говоря уж о миллионах в банке. Она состроила гримасу своему изображению.
Витос прибыл с опозданием на двадцать минут, одетый в розовый костюм, темные очки и с постоянной улыбкой на губах.
Бриджит, собравшаяся уходить заранее в компании няни, успела быстро прокомментировать:
– Ты выглядишь та-ак глупо!
Витос проигнорировал ее и угостился одной из сигар Димитрия.
Когда через десять минут вошла Олимпия, он спал, сидя в кресле, а сигара прожгла дыру в полированном покрытии бесценного антикварного столика.
– Проснись! – завизжала Олимпия.
Он так и сделал, и они разделили четыре дозы прекрасного кокаина, чтобы прийти в форму перед поездкой на свадьбу ее матери.
Олимпия оделась во все белое. Она знала, что это некорректно, но что из того? Ее светлые кудряшки были завиты и начесаны. Макияж ей сделал профессиональный художник. Она чувствовала, что выглядит прекрасно, а Витос вполне подходил в качестве дополнительного аксессуара.
Фотографы, заметив пару, одетую так в полдень, решили, что это они женятся, и сопровождали их на машинах и мотоциклах до самого Лонг-Айленда, места свадьбы.
– Как я устала от них, – воскликнула Олимпия, в то время как под каждым красным светофором фотографы окружали их лимузин и без устали щелкали камерами.
Витос поднял подбородок повыше и улыбнулся.
– Да, уставательно, – повторил он, гадая про себя, не станет ли теперь лучше расходиться в США его новый альбом, который раскупали не так хорошо, как предполагалось.
Мать Олимпии отнюдь не пришла в восторг от того, что вслед за дочерью (вечная головная боль, какое счастье, что она решила жить с Димитрием) прибыли пятнадцать подозрительного вида фотографов да еще и улыбающийся, но явно пустоголовый певец-испанец. Она отвела Олимпию в сторону.
– Тебе не стоит носить белый цвет, – отчеканила она. – Ты в нем такая толстая. И кого ты с собой привезла?
– Витоса, – уклончиво ответила Олимпия. – Он поет. Он очень знаменитый.
– Мне наплевать на всю его славу, – отрезала мать. – Он выглядит, как голубой.
Олимпия хихикнула.
– Голубой! Мама! Где ты научилась подобным выражениям?
– Олимпия, я тебя прошу. Сегодня я выхожу замуж и была бы очень благодарна, если бы ты воздержалась от поступков, которые расстроят меня.
Избранник Шарлотты оказался высоким худым мужчиной с недобрыми глазами и прихрамывающей походкой. Олимпии он сразу не понравился и она сообщала всем, кто попадался ей под руку, что он похож на нацистского военного преступника.
Свадьба состоялась в саду в три пополудни. Бриджит, с ворохом цветов в руках, затмила всех подружек невесты.
«Вид у нее просто ангельский», – думала Олимпия, с гордой улыбкой глядя на свою дочь, как она послушно выступала вслед за невестой. Она встретилась глазами с няней Мейбл, и в этот момент впервые между обеими женщинами воцарилось полное согласие – согласие гордых опекунш очаровательной маленькой наследницы.
Идиллию нарушили крики трех фотографов, под которыми обломилась и рухнула наземь толстая ветка склонившейся над забором мимозы.
– О Боже! – воскликнула Олимпия посреди всеобщей паники – все решили, что в сад ворвались террористы или грабители. «Во всем обвинят меня, не сомневаюсь».
– Вы все вонючки! – внезапно завопила Бриджит, прыгая на месте от восторга при виде такой прекрасной возможности сделать пакость. – Вы все вонючки, вонючки, вонючки!
– О Боже! – повторила Олимпия и обратилась к Витосу в поисках моральной поддержки.
Он спал, со своей неизменной идиотской улыбкой на устах. Она больно пнула его в щиколотку.
– Проснись! – приказала она. – Ты где, по-твоему, находишься – в санатории?
– Олимпия-я, – протянул он жалобно.
– Не ной тут – Олимпия, Олимпия. Сделай что-нибудь!
Он вскочил на ноги и погрозил худеньким кулачком фотографам, которые теперь подбирали с земли свои аппараты и щелкали наугад.
47 
