«Вспомни, что Принцы сделали с тобой, милая, как они разорвали тебя на клочки и превратили в бездумное животное». Словно я действительно могла позабыть, «Синсар Дабх» бомбардирует меня образами настолько детальными, что у меня мгновенно начинает болеть голова.
Я блокирую их, сосредоточиваясь на том, как папа учил меня делить поэму, чтобы ее было легче запомнить: восемнадцать строф, шесть строк в каждой, в большей части строк по восемь слогов с гипнотической сменой ударных и безударных. Папа называл это хореическим октаметром. Я запомнила, потому что это забавно звучало, папа гордился тем, что я знаю определение, а я готова была на что угодно, чтобы Джек Лейн мной гордился.
- Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
- Над старинными томами я склонялся в полусне…[20]
«Сломай их, — требует Книга, — заставь пасть пред тобой на колени, заставь назвать своей Королевой».
- Грёзам странным отдавался, вдруг неясный звук раздался,
- Будто кто-то постучался — постучался в дверь ко мне.
Ритм поэмы захватывает меня, как всегда захватывал, и я снова чувствую себя ребенком, цельным, хорошим и любимым.
- «Это верно, — прошептал я, — гость в полночной тишине,
- Гость стучится в дверь ко мне».
В отличие от По, мне не приходится открывать дверь. Я могу запереть ее на засов.
Я продолжаю читать поэму, пока не наступает блаженная тишина. И только тогда открываю глаза.
— Что же это? — бормочет рядом со мной Кэт, глядя вниз.
Исчезли дикие, обнаженные, примитивные Принцы с калейдоскопом татуировок, мечущихся по коже, и сумасшедшими радужными глазами.
Они себя окультурили.
И на месте прежних стояли два черноволосых темноглазых мужчины, излучавших силу, похоть и инопланетную магию. Ошейники Королевского Дома Невидимых сияли, словно усыпанный бриллиантами обсидиан. Я знаю, что они ледяные на ощупь, что они вибрируют с гипнотической гортанной какофонией, — и знаю, что ошейники Светлого Дома напевают неповторимую сложную симфонию.
Головы Принцев больше не вертятся в странной манере, они научились человеческим движениям и поведению, копируют их до малейшего нюанса. Черные крылья, которые смыкались вокруг моего обнаженного тела, пока я умирала под ними тысячей смертей, исчезли, скрытые гламором.
— Я думала, они воюют друг с другом, — говорю я.
Кэт отвечает:
— Я думала, что они безумны, ужасны, отвратительны. Мы обе ошибались. Они недавно объединили силы. Я слышала, что Алая Карга заставила их поволноваться.
— Кристиан… — бормочу я, отчаянно пытаясь не думать о том, что он вынужден переживать.
— Тогда он спас нас. Возможно, и весь мир. Дэни медлила, пытаясь решить, к кому броситься, к ши-видящим сестрам или к Королю Белого Инея. Она бы сломалась, окажись на ее совести гибель всего нашего аббатства. Жертва, принесенная Кристианом, избавила ее от этого ужаса. И мы перед ним в неоплатном долгу.
— О том, где Кристиан сейчас, до сих пор ничего не известно?
— Дядюшки его ищут. Все мы в аббатстве желаем помочь в спасении, если они его найдут.
Меня ужасает то, что Кристиан отдал себя Карге, но в то же время и радует, поскольку это означает, что человек, которого я знала, все еще там, несмотря на безумие. Глубоко в душе он все так же заботится о мире вокруг себя. Я сделала мысленную пометку: попросить Бэрронса помочь дядюшкам Кристиана с поисками. Он может надавить на Риодана, чтобы тот отправил одного из Девяти на поиски. Мы не можем допустить, чтобы Кристиан переживал пытки и смерть снова и снова. Мы в долгу перед ним за принесенную им жертву. То, что ему приходится переживать в руках Карги, лишь загонит его еще глубже в безумие Невидимых. Нам нужно спасти его, прежде чем он потеряет остатки своей основополагающей человечности.
Принцы поднимаются по лестницам, совершенно одинаковые, если не считать нескольких дюймов разницы в росте. Я вдруг понимаю, что смотрю прямо на них и не плáчу кровью. Кошусь на Кэт — проверить, это со мной что-нибудь не так или она тоже может смотреть на них. Да, может. И смотрит — с восхищением.
— Они достаточно напитались, чтобы себя контролировать, — тихо говорю я.
Когда Принцы только прибыли в Дублин, они напоминали животных, взбесившихся от долгого заточения и голода. Они внушали ужас.