35 
— Да и послы мне не очень-то нравятся, — сказал я кассиру.
— Они — неизбежное зло, — ответил он, отсчитывая мне доллары.
— Вы считаете, что зло неизбежно? Тогда вы — манихеец, как и я.
Наш богословский спор на этом закончился, потому что он не воспитывался, подобно мне, в иезуитском колледже, и к тому же нас прервал голос молодой женщины.
— Как и мужья.
— Что мужья?
— И мужья — неизбежное зло, — сказала она, кладя свои фишки на стойку.
Мы восхищаемся несвойственными нам добродетелями; меня поэтому всегда привлекала верность, и я чуть было сразу же не ушел от этой женщины навсегда. Не знаю, что меня удержало. Может быть, я угадал в ней по голосу другое качество, которое меня привлекает в людях, — отчаянность. Отчаянность и правда — родные сестры; исповеди, которую произносят с отчаяния, можно верить; и так же, как не всякому дано исповедоваться на смертном одре, отчаянные поступки могут совершать лишь немногие — вот я, например, на это не способен. А она могла — и это поднимало ее в моих глазах. Уж лучше бы я послушался своего инстинкта и ушел — тогда бы я ушел от множества терзаний. Вместо этого я подождал у дверей зала, пока она не получила своего выигрыша.
Она была одного возраста с той женщиной в Монте-Карло, но время изменило соотношение наших лет. Та женщина по годам могла быть моей матерью, теперь же я так постарел, что годился в отцы этой незнакомке. Она была смуглая, темноволосая, маленькая, нервная — я никогда бы не подумал, что это немка. Она подошла ко мне, пересчитывая деньги, чтобы скрыть смущение. Отчаянно закинув удочку, она теперь не знала, что делать с тем, что попалось ей на крючок.
— Где ваш муж? — спросил я.
— В машине, — ответила она, и, выглянув за дверь, я впервые увидел «пежо» с дипломатическим номером. На переднем сиденье сидел тучный человек и курил длинную сигару. Плечи у него были широкие, квадратные. На таких плечах удобно носить плакаты. Спина была похожа на стену в конце тупика.
— Где я смогу вас увидеть?
— Здесь. Снаружи, на стоянке машин. Мне нельзя приехать к вам в гостиницу.
— Вы меня знаете?
— Я тоже умею наводить справки.
— Завтра вечером?
— В десять. Мне надо вернуться домой в час.
— Ну, а теперь он не захочет узнать, почему вы так задержались?
— У него необыкновенное терпение, — сказала она. — Без этого дипломату нельзя. Он высказывается, только если политическая ситуация для этого созрела.
— Почему же вам надо быть дома в час?
— У меня ребенок. Он всегда просыпается около часа и зовет меня. Такая у него привычка, дурная привычка, конечно. Его мучат кошмары. Мерещится, что в доме разбойники.
— У вас один ребенок?
— Да.
Она дотронулась до моего плеча, но в это время посол в машине правой рукой нажал на клаксон, дважды, но без особого нетерпения. Он даже не повернул головы, не то он бы нас увидел.
— Вас требуют к себе, — сказал я и, впервые предъявив на нее права, обрек себя на это и дальше.
— Наверно, уже скоро час. — И она быстро заговорила: — Я знала вашу мать. Она мне нравилась. Вот это был человек. — Она пошла к машине. Муж, не поворачиваясь, отворил ей дверцу, и она села за руль; кончик его сигары светился возле ее щеки, как сигнальный фонарик на краю дороги, где идет ремонт.
Я вернулся в гостиницу; на ступеньках меня поджидал Жозеф. Он сказал, что полчаса назад явился Марсель и попросил дать ему комнату на ночь.
— Только на одну ночь?
— Он говорит, завтра уходит.
Марсель заплатил вперед — он знал цепу, — велел принести в номер две бутылки рому и спросил, не могут ли ему предоставить комнату Madame la Comtesse.
— Надо было дать ему его прежнюю комнату. — Но тут я вспомнил, что она уже занята, туда вселился американский профессор.
Я не слишком обеспокоился. И даже был тронут. Мне было приятно, что мать так нравилась своему любовнику и женщине из казино, имя которой я забыл узнать. Может, она бы и мне понравилась, если дала бы мне для этого хоть малейшую возможность. А может, я тешил себя надеждой, что она передала мне вместе с двумя третями гостиницы и свое обаяние — это очень помогает в делах.
Я опоздал почти на полчаса, и машина с дипломатическим номером уже стояла возле казино. У меня были причины опоздать, и, по правде говоря, мне вовсе не хотелось сюда ехать. Я не обманывал себя, что влюблен в мадам Пинеда. Немного похоти и немного любопытства — вот и все, что я к ней испытывал; по дороге в город я вспомнил все, что имел против нее: она была немка; она первая завязала знакомство, она — жена посла. (В ее разговоре мне вечно будет слышаться позвякивание хрустальных подвесок люстры и бокалов.)
35 
