Последние отзывы

  34  

– Юля? Но ведь… Я не понимаю! – Даша переводила взгляд с меня на Марину, с Марины на Агату.

Агата была просто прекрасна. Она была убедительна на все тридцать тысяч рублей, которые я передала ей, пока она поливала цветы. Она говорила о вреде ранних родов, о том, что женское тело до двадцати лет не очень-то готово к беременности, что могут быть проблемы.

– Дашенька, ну ты сама подумай. Раз доктор говорит! – вторила Марина Агате.

Я смотрела в окно. Все было достаточно омерзительно и неприятно, но было видно, что Дашка поддается влиянию. Агата могла быть очень жесткой, как оказалось. И даже жестокой. Фраза из серии «ты что, хочешь родить урода», прозвучала очень убедительно. А я… смотрела в окно.

Иногда надо делать то, что нужно делать. И пусть это неприятно, пусть это ужасно и ляжет рубцом на моей душе, что ж – я готова платить эту цену. Даша – самый главный человек в моей жизни. Я держала ее на руках с первого дня, как ее принесли из роддома. Я разводила сладковатую жирную молочную смесь, чтобы накормить ее. Мать уходила по вечерам куда-то со словами, что мы обе испортили ей жизнь. А я смотрела на Дашку, и моя жизнь приобретала смысл. Я просто не могу ей позволить спустить все свое будущее в унитаз.

– У тебя еще будет куча детей. Ты вот скажи, ты за эти три месяца к врачу ходила?

– Нет! – покачала головой Даша. На глазах ее были слезы. – А надо было?

– А ты как думаешь! Если ты собиралась стать матерью, ты должна была уже сдать все анализы. Какая у тебя группа крови? Какой резус-фактор? А у отца какой?

– Я не знаю своего отца! – пробормотала Даша и разрыдалась.

Марина и Агата переглянулись.

– Отца ребенка.

– А!

– Так, давай-ка мы с тобой, деточка, успокоимся. Ты хочешь жить долго и счастливо со своим Юрой?

Программа исполнялась профессионально. Было видно, что Агата делает это не в первый раз. Я отвернулась и принялась разглядывать пожилых людей в парке, что сидели на лавочках. Потом они ушли и прибежала девчонка, которая стала кидать палку своему всклокоченному пуделю. Потом пришли два мужика. Они курили и что-то бурно обсуждали. Я, разумеется, не слышала, о чем они говорили, но было видно, что они вполне друг с другом согласны. Потом они достали из полиэтиленового пакета две банки пива и закурили по новой сигарете… Неожиданно из боковой двери больницы вышел мужчина. И даже не вышел, а выскочил, словно выпущенная из подводной лодки торпеда. Ничего особенного, вернее, ничего такого, чего бы я не видела раньше. Мужчина как мужчина, он прошел мимо пьющих пиво приятелей, не посмотрев в их сторону. Потом вдруг так же резко остановился и застыл на месте, словно бы им овладела какая-то внезапная мысль. Прошла минута. Он огляделся вокруг в растерянности, увидел пустую лавочку и подошел к ней. Он был одет в форменный медицинский костюм небесно-голубого цвета и белые кроссовки. Он не присел, а скорее упал на лавку и, сгорбившись, уронил лицо в ладони и так застыл без движения. На вид ему было лет сорок, в хорошей физической форме, ладони большие, закрывали практически все лицо. Мужчина был чем-то сильно расстроен.

Нет. Расстроен – это слабо сказано. Он был потрясен и подавлен. Сидел без движения, погруженный в себя настолько, что даже грохот проезжающей мимо тележки не отвлек его. Мне стало интересно, что его могло так расстроить. Смерть близкого человека? Может, его жена бросила? Или он сам узнал о своем страшном диагнозе? Хотя, судя по костюму, он был не пациентом, а врачом. Что бы это ни было, это было что-то с трудом переносимое. Мне знакомо это состояние, когда сидишь, полностью погружен в собственные мысли, пришибленный собственной бедой, когда реальная жизнь, отделившись, уходит куда-то за ватную пелену, из-за которой не проникают даже звуки. Чтобы в этот момент принять какое-то самое простое решение, достать из кармана телефон, позвонить кому-нибудь или просто решить, куда идти, требуется много времени, в сотню раз больше, чем обычно.

Мужчина оторвал ладони от лица, и я смогла его рассмотреть.

Он показался мне ужасно усталым и постоянно тер глаза, словно бы ему насыпали в них песка. Усталость даже красила его, делая уязвимым и невероятно живым. Такого – по-настоящему живого человека, особенно мужчину, нечасто встретишь. Никаких масок, никакого апломба или деланого чувства собственного достоинства. Видно было, что он по-настоящему страдал, это было заметно и по его лицу, и по позе: казалось, он просто неспособен сейчас встать и идти дальше – куда бы там ему ни нужно было идти.

  34