В кухне Коннор выкладывал лед в полиэтиленовый пакет.
— Иди сюда, — велел он. — Не хватает только, чтобы у тебя распухла голова.
Она села на стул и позволила Коннору приложить пакет к изгибу шеи. И дело не в том, что Коннор раньше этого не видел, — он знал о ней все, но даже когда это случилось в первый раз, он просто предложил свою помощь, а потом молчал. Он не смотрел на нее лихорадочно блестящими глазами, что принято считать выражением сострадания.
Ледяная вода побежала между лопаток, и, несмотря на первую помощь, в голове застучала боль. Касси взглянула в окно на плавучий док, казавшийся таким далеким, — с трудом верилось, что они были там минуты три назад. Касси вздохнула: летний день был просто замечательным, но в любую минуту все могло пойти наперекосяк.
Она очнулась от того, что ей в икры вонзились прохладные шипы алоэ.
— Позже ты об этом пожалеешь, — предупредил Алекс. — Ты такая красная, что мне больно на тебя смотреть.
Касси отдернула ногу и попыталась перевернуться, чувствуя неловкость от интимных прикосновений Алекса. Она поморщилась от боли, когда попробовала встать на колени.
— Я не собиралась спать.
Алекс взглянул на часы.
— И я не собирался давать тебе спать до шести часов, — сказал он, — но после ухода Герба повис на телефоне.
Касси села и отодвинулась от Алекса подальше. Она видела, как солнце перебросило золотистую ленту через океан. По пляжу прогуливалась пожилая женщина с двумя веймарскими легавыми.
— Алекс! — помахала она рукой. — Касси! Как вы себя чувствуете?
Алекс улыбнулся.
— С ней полный порядок! — крикнул он в ответ. — Счастливой прогулки, Элла!
— Элла? — пробормотала Касси. — Элла Уиттакер, которая играла в…
— Элла Уиттакер, которая живет через два дома, — усмехнулся Алекс. — Боже, скорей бы к тебе вернулась память, а то ты еще начнешь рыскать по округе и просить автографы.
Несколько минут он молчал, и Касси физически ощущала повисшее между ними молчание. Она хотела что-нибудь сказать, все равно что, но понятия не имела, о чем они обычно разговаривали.
Касси повернулась к бархатной линии горизонта, и ее, словно невесомым шелком, окутало голосом Алекса.
— Я собирался рассказать тебе об университете. Господи, мы бы никогда не встретились, если бы ты там не работала! Я не намеренно скрыл это. Просто забыл. — Он потянулся за ее рукой и поднес ее к губам. Его глаза были темными и затуманенными. — Ты простишь меня?
«Он играет». Мысль, которая пронеслась в голове Касси, была настолько неожиданной, что она отдернула руку и, вздрогнув, отвернулась. «Откуда я знаю, что он играет?»
— Касси!
Она недоуменно уставилась на него, словно скованная его взглядом, и понемногу оттаяла. Она не могла думать об университете, о том, кто прав, кто виноват, — только не сейчас. Он загипнотизировал ее. Она знала это так же точно, как и то, что предназначена ему, и понимала, что любые сомнения в нем — лишь зеркальное отражение ее собственных ошибок.
Касси начала слышать и ощущать неожиданные вещи: игру сладкоголосых мексиканских скрипок, дуновение влажного ветра с болота, биение сотен сердец… Ей хотелось убежать, что-то подсказывало, что это начало конца, но она не могла сдвинуться с места, могла лишь попытаться повернуть время вспять. Мир, который она знала, разваливался, и для нее остался единственный путь — к Алексу.
— Ты простишь меня? — повторил он.
Касси услышала звук собственного голоса, услышала слова, которые не собиралась произносить.
— Конечно, — ответила она. — Разве когда-нибудь было по-другому?
Холодный ветер прошелся по ее ногам. Чары рассеялись, и остались лишь они вдвоем — она и Алекс, и это начинало казаться нормальным.
— Я пришел не с пустыми руками, — продолжал Алекс. — Сам приготовил.
Он улыбался, и она нерешительно улыбнулась ему в ответ, думая: «Он понимает. Он знает, что держит меня в кулаке». Алекс приподнял рубашку: за пояс его джинсов был засунут аккуратно свернутый квадратный пакет.
— Держи.
Касси взяла пакет, стараясь не смотреть на гладкие, рельефные мышцы на его груди, и развернула фольгу.
— Ты приготовил маршмеллоу с воздушным рисом? Это что, мое любимое?
— Нет, — засмеялся Алекс, — на самом деле ты терпеть не можешь маршмеллоу, но это единственное блюдо, которое я умею готовить, поэтому решил, что ты точно это вспомнишь и простишь меня. — Он взял пастилу у нее из рук и откусил большой кусок. — Я вырос на этом, — произнес он с набитым ртом.