48 
Это уже были иные ощущения, хотя в чем-то еще более насыщающие, чем в самый первый раз их любовного слияния. Но исход, как и тогда, был неизбежен: экстаз, изнеможение, насыщение такой силы, которую, казалось, невозможно было выдержать.
Потом она уснула, лежа с ним рядом, и спала так крепко, что ничего не слышала и не чувствовала.
Когда она проснулась, рассвет еще не наступил, но на кровати рядом с ней никого не было. Она лежала и ждала, что он сейчас вернется, но, не дождавшись, провела рукой по постели рядом с собой и обнаружила, что та давно остыла, словно он уже давно ушел, быть может сразу после того, как она уснула.
Эвелин встала, пошла в ванную и включила свет. То, что она увидела там, поразило ее. Часто мигая, она стояла, оглядывая удивительное убранство комнаты. Она напоминала грот с водопадом и маленьким прудом, который был окружен камнями и большими валунами и отделан черным мрамором. Среди камней цвели белые, розовые и кремовые орхидеи, росли какие-то растения с необыкновенно пышной листвой и папоротники. Обнаженная женщина, должно быть, выглядела здесь гурией, белокожей, изнеженной и прекрасной, предназначенной исключительно для того, чтобы утолить страсть своего господина.
Эвелин судорожно сглотнула и на мгновение закрыла глаза. Затем сняла с крючка банную простыню, выключила свет и вышла из ванной. Завернувшись в мягкую махровую ткань, она подошла к окну и, повернув ручку холодными как лед руками, широко распахнула его.
Прямо перед ней в серо-лиловой предрассветной дымке раннего утра серебрилась и переливалась неподвижная гладь пруда. Из лесной чащи доносились чистые и прозрачные звуки птичьего пения, насмешливые, словно эхо жестоко преданной любви. Это пела та самая легендарная птица тока-тау, которую редко кому удавалось увидеть, птица, которая, как считалось, призывала возлюбленного к тому, кто слышал ее пение.
Нет, не просто возлюбленного. Эта птица звала свою единственную любовь, свою единственную настоящую страсть…
Эвелин горько улыбнулась. Что ж, птица тока-тау звала к ней ее возлюбленного, но, как это часто бывает в легендах, она обманула, хотя сначала, казалось, дала то, что обещала. В Луисе Ламберте было все, чего только могла желать женщина: красота, мужественность, безумный порыв, нежность, пылкая страсть и честность. В его объятиях она познала тот восторг, который нельзя было измерить обычными мерками, и то освобождение и покой, которые и радовали и одновременно пугали ее.
Мягкое и ровное журчание ручейка, чьи струи слегка морщили поверхность пруда, в который впадали, монотонно отдавались у нее в голове, где в сумасшедшем ритме кружились сейчас ее мысли.
Когда быстро наступивший тропический рассвет разлился над островом во всем великолепии розовых и золотистых красок, она все еще стояла у окна, любуясь прекрасными белыми лилиями, раскрывающими свои лепестки навстречу восходящему солнцу.
Луису, который в эти минуты шел по дорожке, ведущей от большого дома, она казалась нежным призраком.
Когда он вошел в эту чудную, напоминающую о недавно пережитых наслаждениях комнату, она не обернулась, ничем не показав, что заметила его приход. И только когда он подошел ближе и встал рядом, подняла на него свои огромные зеленые, полные печали глаза. Он был одет так же, как и накануне – только рукава его рубашки были закатаны до локтей, – и в неярком свете раннего утра казался холодным и суровым. Эвелин внутренне съежилась, приготовившись к самому худшему. Приготовившись к боли.
– Итак, сколько ты хочешь? – резко, почти грубо спросил он.
Она ничего не ответила, только ресницы ее слегка дрогнули и опустились. Она знала, что будет боль, была готова к ней, но не ожидала, что боль окажется настолько невыносимой.
– Ну так сколько? – продолжал настаивать он. – У некоторых мужчин девственность пользуется большим спросом. Меня это, правда, никогда не волновало, но я готов возместить тебе потерю невинности. К тому же сегодня ночью ты была такой обворожительной, такой соблазнительной распутницей, что, не скрою, я получил огромное удовольствие. А за удовольствия, как известно, надо платить, – цинично добавил он.
Она почувствовала, как что-то сдавило ей горло, голос не слушался ее, от боли и обиды перехватило дыхание, и единственное, что она смогла, – это произнести его имя.
– Или, затевая все это, ты надеялась на более крупный куш? Быть может, ты считаешь, что, являясь сестрой Сандры, имеешь полное право претендовать на наш семейный капитал?
48 
