Последние отзывы

  109  

Поначалу их было трое: Петр Хорунжий, Саша Булавин и горбун Иосиф. Гаркуша как раз в ту пору поселился со своей сероглазой Наташей в известном в городе доходном доме бакалейщиков братьев Осипенко. Дом стоял на Рымарской, рядом с Оперой, так что потом, когда жена Иосифа отказала Балию и вскоре погибла, на открытые процессы «Союза Освобождения» — вчерашних коллег и учителей — было рукой подать.

Окна их комнатки располагались прямо над аркой в глубине прямоугольного проходного двора. Именно там и стали собираться. Но это уже после того, как мы с Юлиановым примкнули к троице. Пиво, раки, играли в «железку» и «очко» — на деньги, разумеется. Хорунжий любил азарт, хотя постоянно проигрывал. Случались и покрепче напитки; в такие вечера Юлианов быстро уходил — он, как и горбун, знал во всем меру. Однажды Павел привел с собой Майю Светличную, еще был жив ее муж. Какой она показалась нам строгой и чопорной, какой прекрасной… Иногда Наташа жарила пирожки с ливером и капустой, лениво и беззлобно переругиваясь с соседками в коммунальной кухне на десяток семейств. Ставила их на стол, дымящиеся, мерцая туманными очами, отчего Булавин забывал дышать и жевать. И я еще не был женат. У Хорунжего вроде была семья, однако он туда никогда не торопился. Много говорили, приглушая голоса, спорили, и вроде все сходилось. Булавин предполагался связным, мостиком между нами и наркомом Шумным, Юлианову предстояло вести диверсионную работу в партийных рядах — интригой он владел почище Макиавелли; ну а роль Савонаролы поручалась Хорунжему — записному оратору, гипнотически действовавшему на любую аудиторию. Петр отлично справлялся с ролью проповедника и миссионера, обращающего пишущую братию в нашу веру. Иосиф Гаркуша значился идеологом и стратегом, мозговым центром литературного объединения и будущего альманаха. Мне было поручено работать с общественным мнением, в основном среди широких масс барышень комсомольского возраста.

Все мы, исключая Булавина, давно публиковались, много выступали в печати, а еще больше читали чужого. Горы рукописей. Битва шла нешуточная; Филиппенко огрызался, Лохматый объявил нам настоящую войну, а муж Майи Светличной, человек неглупый, доброжелательный, но слабый здоровьем, вскоре отошел от наших дел.

Неожиданно и как-то нелепо горбун рассорился с Петром. Разошлись на идейной почве, и Гаркуша стал инициатором раскола, переманивая молодежь на свою сторону. Хорунжий поклялся с ним больше не знаться, и клятву держал вплоть до той страшной ночи, когда Наталью нашли зверски изнасилованной и задушенной в кустах неподалеку от главной аллеи городского парка. Следствие сразу зашло в тупик, однако кто-то из верхов шепнул Гаркуше, что это дело рук Балия, который тогда недавно был спущен в республику из Москвы и стремительно входил в силу. На какое-то время все трое — Иосиф, Хорунжий и Булавин — снова сошлись, беда все заслонила и отодвинула, однако ненадолго…

Тут подоспел и писательский дом — какая-никакая, а элита, цвет национальной литературы.

Теперь встречались, не выходя из подъезда. То у меня, то — чаще — у Хорунжего. Юлианов к себе не звал: нетрезвые междусобойчики и разговоры о политическом моменте Майечка Светличная не жаловала, но брата с ним отпускала, тем более, что дверь в дверь, один этаж. Мои всегда были рады гостям, но я, случалось, Дарине морочил голову. Говорил, что иду к Петру, потом звонил: мол, остаюсь ночевать, а сам… Ну, в общем, было куда пойти. Однажды жена поймала меня на горячем, собрала вещички, развернулась и ушла. Даже детей оставила, потому что забрать было некуда. Уперлась, как коза, однако вскоре Хорунжий ее вернул — Дарина его слушалась, уважала. Вот тогда мы с ней и подписали договор. Я, со своей стороны, дал гарантию, что никогда не полюблю другую, а она взяла обязательство смотреть сквозь пальцы на мои маленькие… м-м… слабости…

О своей семейной жизни, сложившейся еще в незапамятные времена, Хорунжий предпочитал помалкивать. Возможно, один Юлианов знал, откуда она взялась — Тамара Клименко. Существо, только отдаленно напоминающее женщину. И дело не в том, что в ее в лице и теле вiдcyтнi були ознаки cтaтi, а в том, что она с безоговорочной преданностью служила власти. Не спорю, и мы заблуждались на этот счет до поры до времени, за что и получали плюху за плюхой от людей понимающих.

Что это было? Не знаю до сих пор. Должно быть, дело в том, что все мы, чуть ли не поголовно, вышли «из семьи трудовой», а власть вознесла нас на самую верхотуру, на трибуны, соблазнила жильем, деньгами, положением.

  109