Особенно,... 
70 
Он пересек комнату, бесшумно ступая по ковровой дорожке, вгляделся и непроизвольно сжал кулаки. Из рамы на него уставились исподлобья четыре коленопреклоненных, закутанных в пурпурную ткань фигуры. Острые складки длинных одеяний скрывали очертания тел, оставляя видимыми только лица. Слепые, как безответный упрек. Всего два цвета — пурпур и сажа. Отчетливая подпись: «Чаргар», и дата — 1929.
Он знал, кто стоит за этим псевдонимом. А появление картины в спальне Юлии означало, что в его отсутствие она встречалась с Казимиром Валером или его женой. И не сочла необходимым скрыть это, иначе картина не висела бы так демонстративно.
Значит, Ягодный все-таки что-то прошляпил и темнил, выкручиваясь. Лгала и Юлия. Она нарушила не только те правила, что были установлены им, но и те, которые скрытно существовали под поверхностью их отношений.
История с картиной, однако, подождет. Сейчас она интересовала его меньше всего. Вячеслав Карлович доподлинно знал, что среди старых писем и нот жена прячет несколько семейных фотографий, среди которых есть и такие, где снят ее брат. До возвращения Юлии их необходимо найти и уничтожить.
Он еще раз осмотрелся; в комнате, обставленной угрюмой дубовой мебелью, практически невозможно что-либо по-настоящему спрятать: все на виду. С точки зрения стандартной процедуры обыска потребуется не больше десяти минут.
Так и вышло. Начал он с нижних полок гардероба, где лежали стопки белья, перешел к книжному шкафу, перетряхнув те тома, которые, как казалось, брали в руки чаще других, и закончил маленьким письменным столом жены. Пока он один за другим прощупывал чуткими пальцами рассыпающиеся конверты на предмет посторонних вложений, четверка со стены пристально наблюдала за ним, раздражая и мешая сосредоточиться.
Фотографии обнаружились на дне нижнего ящика. Три семейных — полный сбор, сняты в ателье Ихельзона, 1918. Юлии на них лет шесть, она в коротком светлом платьице и высоких шнурованных ботиночках, сестра стоит рядом. Брату — семнадцать, он еще в гимназической форме, с темным пушком над верхней губой. Отдельно — родители, любительское фото «лейкой». Рубчинский-младший в «мазепинке» со старшинскими знаками различия — теперь уже не дознаться, как его занесло в Харбин вместо Праги или Вены. София с мужем и ребенком… Все.
Он быстро отобрал то, что безоговорочно подлежало сожжению, и навел порядок в столе. Уже уходя, вернулся от двери, чтобы закрыть пробкой флакон «Коти», подаренных Юлии сестрой, и попутно заглянул в плоский выдвижной ящик туалетного столика, который упустил из виду, обыскивая комнату. Из-под россыпи пустых жестянок от кольдкрема «ТэЖэ», катушек с нитками и патронов губной помады выглядывал уголок синей ученической тетради.
Вячеслав Карлович извлек ее и бегло перелистал. Первые восемь страниц были исписаны химическим карандашом почерком жены — ясным, округлым, с едва заметным наклоном влево. Он поднес тетрадь ближе к свету, пробежал несколько строк наверху пятой страницы, споткнулся о фамилию «Акулов» и, уже предчувствуя недоброе, перепрыгнул на четвертую.
«…За достоверность того, что я тебе сейчас сообщу, ручаюсь. Моим людям удалось найти в Тифлисе первое полицейское описание его особых примет, сделанное в 1902 году, и розыскной циркуляр от 1904 года. В них большие расхождения с позднейшими, и ни в одном не упоминается врожденный дефект левой руки. Однако спустя пять лет дефект уже существует, зато секретный сотрудник Бакинского охранного отделения, некто Коберидзе, отказался опознать в предъявленном ему Иосифе Джугашвили того Джугашвили, которого он видел в 1903 году в Кутаисской тюрьме…»
Он зажмурился, не поверив глазам, но и под веками было так, будто в лицо ему внезапно ударил ослепительный луч дымящегося синего света. Единственное, о чем Вячеслав Карлович сейчас молил неизвестно кого, — чтобы эта тетрадь немедленно исчезла и само воспоминание о ней стерлось в его мозгу. Однако даже с закрытыми глазами он продолжал ощущать ее вес, шероховатую, слегка смятую бумагу обложки, и от этой реальности некуда было деваться: на восьми страницах был дословно записан его разговор с председателем ОГПУ Иваном Акуловым. Тот самый, что состоялся несколько недель назад в Москве, в секретной комнате при Зеленом зале в здании на Лубянке.
Провокация?!
Он опустился на жесткую кушетку рядом с туалетным столиком и торопливо проглотил все — от первого до последнего слова. И только после этого осознал, что у него в руках. Никакой сотрудник-слухач, владеющий стенографией, не смог бы воспроизвести с такой точностью то, что творилось у него в голове до и после заседания коллегии. Этого просто не могло быть.
70 
