Хотя концовка довольно странная, как будто подразумевается продолжение. Но всё равно,... 
69 
— Я люблю тебя, моя бесценная! Даже представить себе не мог, что можно так горячо любить, и теперь ничто не помешает мне говорить тебе об этом снова и снова!
Серафина по-прежнему молчала, и, секунду выждав, Кельвин сказал:
— Я буду с тобой очень нежен, Серафина. Даже не прикоснусь к тебе, пока ты меня об этом не попросишь. Но только останься со мной, хорошо? Я очень тебя хочу!
Серафина хотела было ответить, но не могла произнести ни слова — голова кружилась от счастья, казалось, что весь мир залит золотым светом.
— Я… останусь, — наконец вымолвила она.
— Моя дорогая, бесценная, сокровище мое! Мы будем счастливы, клянусь! Прошу тебя лишь об одном: будь ко мне добра, Серафина.
— Добра?
— Любимая моя, ты даже представить себе не можешь, как трудно мне не быть с тобою рядом, не целовать тебя, не прикасаться к тебе.
Кельвин помолчал с минуту и в волнении продолжал:
— Каждую ночь на корабле я долго лежал без сна, мечтая о том, что я открываю дверь и вхожу к тебе. Ты была так близко, совсем рядом, и так недоступна. Как же я хотел тебя, любовь моя!
Серафина порывисто вздохнула, что не укрылось от Кельвина.
— А в ту ночь, когда я на руках отнес тебя в постель, — продолжал он, — какую муку я испытал, когда пришлось отпустить тебя из своих объятий.
И голосом, прерывающимся от страсти, он добавил:
— Я поцеловал твою руку, потому что уже не в силах был сдерживаться, но как мне хотелось целовать тебя в губы, волосы, глаза!
Спохватившись, что может испугать ее, он уже более спокойным тоном проговорил:
— Когда-нибудь, когда ты мне позволишь, я расцелую тебя всю — от твоей маленькой умненькой головки до крошечных ножек, и тогда ты поймешь, как сильно я тебя люблю.
Серафина порывисто прижала руки к груди.
— Я обожаю тебя! — ласково проговорил Кельвин. — И хочу каждой клеточкой своего тела. Я даже представить себе не мог, что можно так страстно желать женщину!
Серафина увидела, как в глазах его вспыхнуло желание, и, прежде чем она успела что-то сказать, Кельвин проговорил тихо, словно разговаривая сам с собой:
— Но я не должен тебя пугать…
И уже совсем другим тоном добавил:
— Скажи мне, прошу тебя, то, что ты собиралась сказать прошлым вечером, когда нам помешал слуга. У меня такое ощущение, что это что-то очень важное.
Серафина робко протянула к нему руку, однако по-прежнему молчала.
— Скажи мне, Серафина!
Видя, что Кельвин ждет от нее ответа, она едва слышно прошептала:
— Не могли бы вы… подвинуться поближе… совсем близко… чтобы я… могла вам… сказать?
Сначала Кельвину показалось, что он не понял, что она имеет в виду. Но потом, догадавшись, скинул халат и, забравшись к ней под одеяло, очень осторожно, словно хрупкую вазу, притянул Серафину к себе.
— Скажи мне, моя хорошая, — молил он.
Серафина вздрогнула и взглянула ему прямо в глаза.
— Я… я… хотела сказать… вам, — прошептала она, — что… больше не боюсь и хочу… стать вашей… женой… настоящей… женой!
Услышав это, Кельвин прижал ее к себе так крепко, что она чуть не задохнулась. Потом губы его коснулись ее губ.
Поцелуй был такой нежный, будто это бабочка, порхая над цветком, задела его своими бархатными крылышками, однако Серафина почувствовала, как в груди у нее вспыхнуло пламя.
Такого ощущения ей никогда не доводилось испытывать, оно было настолько чудесно, что ей было бы трудно описать словами, и инстинктивно она прижалась к Кельвину еще крепче, ощущая его мускулистое, сильное тело.
Оторвавшись наконец от ее губ, Кельвин нетвердым голосом проговорил:
— Моя хорошая, я не хотел бы, чтобы наша с тобой первая брачная ночь прошла в таком прозаичном месте, как эта гостиница.
— Это не гостиница… а великолепный дворец!
— Ты и в самом деле так считаешь? — спросил он. — А я прекрасный принц?
— Нет… гораздо больше, — ответила Серафина. — Для меня ты… весь мир… Ты бог любви… сам Кришна!
— Бесценная моя! Моя радость! Неужели ты говоришь это мне? — воскликнул Кельвин.
И губы его снова прильнули к ее губам, но на сей раз в поцелуе была не столько нежность, сколько страстная чувственность.
И Серафина ощутила, как пламя, которое Кельвин зажег в ней своими поцелуями, поглощает ее. Ей показалось, что она больше не принадлежит сама себе, что становится частью своего обожаемого, любимого мужа.
— Я… люблю тебя… Я люблю… тебя! — задыхаясь, прошептала она.
— Я тебя обожаю… Милая… любимая… бесценная!
А потом все растворилось в чарующем лунном свете и нежной музыке любви.
69 
