Мари подошла ко мне, вытирая мои глаза быстрым, но нежным движением.
– Ты не можешь плакать, Жница, – сказала она очень тихо, чтобы кроме меня никто не услышал ее. – У тебя моя сила. Если ты плачешь, то обрекаешь свою дочь на ту же участь что и дядю. Сейчас тебе нужно быть сильной. Это единственное, что ты можешь сделать для нее.
Отчаянная надежда пронзила меня. Это верно, если я заплачу, то кровь в моих слезах вернет Кейти в качестве призрака! Один безумный момент я смаковала эту мысль. Если это единственный шанс, благодаря которому мы можем быть вместе, я воспользуюсь им. Я видела других детей-призраков, и они не выглядели несчастными...
– Котенок.
Мой взгляд переместился с Мари на Кости. Он уставился на меня, выражение его лица в равной степени отображало суровость и горе.
– Не надо, – просто сказал он.
Тогда боль взорвалась во мне, такая всеобъемлющая, что я почти почувствовала искупление вины. Конечно, я не могла сделать это. Я бы приговорила Кейти к более жестокой судьбе, чем приказ этих безжалостных ублюдков, что хуже, по той же причине. Эгоизм.
Они хотели покончить с угрозой войны легким путем, вместо того чтобы посмотреть глубже в проблему... что после десятков тысяч лет у вампиров и гулей все еще осталось глубокое недоверие друг к другу, поскольку они разные расы.
Зачем пытаться решить их скверные, основывающие на предрассудках споры, когда каждые несколько сотен лет, они могли убивать любого, кто напоминал им об этом?
Я хотела, чтобы моя дочь была со мной, но, в отличие от них, я бы выбрала трудный путь. Тот, который причинит большую боль мне вместо нее. Если бы я только могла быть матерью для нее на несколько следующих секунд, то уверена, что не провалилась бы.
Мари была права. Это все, что я могла сделать для дочери.
С резким вздохом, я подавила слезы. Затем призвала всю свою силу воли, чтобы удержаться от новых. Когда наконец-то мои глаза просохли, я кивнула как смогла.
– Я понимаю.
Мари коснулась моего лица. Не для того чтобы вытереть случайную слезу, её не было. А как бы благословляя.
– Ты достойный противник, – тихо сказала она.
Затем она развернулась и ушла, занимая место рядом с советом вампиров и Стражами Закона. Внезапно я заметила, что они выстроились в одну линию позади Тоноса.
Они приказали убить Кейти, но должно быть не хотели смотреть ей в глаза, когда она умрет. Спина высокого, мускулистого палача закрывала большую часть обзора.
Но ничего не препятствовало мне. Я смотрела на Кейти, а каждая клеточка моего тела кричала от горя, которое я отказалась высвободить слезами. Маленькая девочка глядела на возведенный над ней нож как загипнотизированная, она демонстрировала странную смесь страха и решимости. Затем она как бы почувствовала мой взгляд и посмотрела на меня.
В меня стреляли, протыкали колом, сжигали, кусали, избивали, душили, сбивали машиной и подвергали физическим и психологическим пыткам. Ничто не сравнится с той болью, что я почувствовала, когда наши взгляды встретились, и я увидела в нём понимание.
Она знала, что ничто не спасёт её, и, несмотря на очевидный страх, смогла смириться с неизбежным. Возможно, потому что в ее коротком, заполненном пленом существовании она ничего больше не знала в жизни, кроме мерзости и смерти.
А было намного больше – как надежда, любовь, смех, танцы... и теперь она их никогда не узнает.
Все закончится здесь.
Что-то во мне оборвалось. Мне удалось сдержать слезу, но я не могла остановить крик, который вырвался из меня. Агония заменила дыхание и нарушила тишину, которая заполнила комнату.
Затем два слова проскользнули в мой разум, прозвучали тихо, но так или иначе им удалось проникнуть в мои мысли.
"Доверься мне".
Я вытаращила глаза. На сколько я знала, только у Менчереса была возможность общаться телепатически, но это был не его голос.
А Кости.
Часть меня испугалась, что у него есть эта способность, но остальная часть, слишком разрушена горем, чтобы заботиться об этом. Довериться ему? Он также беспомощен, как и я, чтобы остановить это!
"Доверься мне", – повторял его внутренний голос, достаточно решительный, чтобы заглушить мои ментальные преграды.
Гнев заглушил мое горе. Довериться чему, что мы пройдем через это вместе? Или что время исцелит раны? Ну, у меня нет никаких намерений исцеляться. Я хотела чувствовать эту боль всегда, поскольку это все, что мне останется от дочери...