Мэллори вдруг подумала о том, что они с Адамом тоже давно дружат. Она с детства знала его и относилась к нему как к брату. Впрочем, не совсем как к брату… Адам был способен разжечь страсть даже в самой холодной женщине.
В шестнадцать лет Мэллори была безумно влюблена в него. Правда, это чувство длилось недолго. Адам пресек все ее неумелые попытки завоевать его сердце и добиться взаимности. Вскоре огонек первой любви в душе Мэллори погас. С тех пор она относилась к Адаму как к близкому другу, не претендуя ни на что большее. Оба были довольны подобным положением дел.
Мэллори догадывалась, что сегодня Адам явился к ней по просьбе родных.
— Это мама прислала вас ко мне? — спросила Мэллори. — Или Клер?
— Не совсем так, — помолчав, ответил Адам. — Напрямую меня никто не просил заходить к вам, но я видел, что ваши близкие надеются, что я смогу немного отвлечь вас от тяжелых мыслей.
Мэллори состроила недовольную гримасу.
— Последнее время все только и думают о том, как бы развеселить меня.
— Именно поэтому я и не делаю подобных попыток. У вас есть все основания пребывать в печали и скорби. Я не имею права вторгаться в ваш внутренний мир, стараясь избавить вас от страданий.
— О… — вырвалось у Мэллори.
Она не ожидала услышать от него подобных слов.
— Какой толк пытаться развеселить вас, если вы сами не желаете веселиться и радоваться жизни?
— Вы очень… добры ко мне, Адам.
— В конце концов, вы взрослая женщина, Мэллори; если не желаете ужинать, значит, нечего навязывать вам этот ужин.
Мэллори нахмурилась.
— Кто сказал, что я не желаю ужинать?
— О, у меня просто сложилось такое впечатление… Герцогиня сообщила мне, что вы не хотите спускаться сегодня к ужину.
— Да, но это не означает, что я от него отказываюсь. Его подадут сюда, в комнату.
— Теперь я все понял, — сказал Адам и на минуту задумался. — Хотя ума не приложу, почему вы отказываетесь выйти к гостям. Вы могли бы сидеть за столом молча и просто ужинать. Оттого, что вы запретесь в своей комнате, вам не станет легче. Если хотите, мы можем не замечать вас, делая вид, что вас нет за столом.
— Адам! — с упреком воскликнула Мэллори.
— Что, Мэллори? — Он поднял на нее свои карие глаза.
— Не будьте столь жестоки.
— Дело не в жестокости. Я просто хочу, чтобы вы не причиняли боль своим близким, прячась от всего мира. Неужели так трудно преодолеть себя и выйти сегодня к гостям?
Мэллори вдруг поняла, что ведет себя как капризный ребенок, и ей стало немного стыдно.
— Но, Адам, все эти люди… — прошептала она.
Он положил ладонь на ее руку.
— Все эти люди — ваши родные и друзья. Они любят вас Мэллори.
Она потупила взор.
— Наверное, вы правы.
— Слово «наверное» излишне, Мэллори, я просто прав, — поправил он ее. — Вы можете сидеть между мной и одним из ваших братьев, если вам от этого будет легче. Дрейком, например? Он спокойный, уравновешенный, молчаливый, Дрейк не будет докучать вам болтовней.
Мэллори подняла на него глаза.
— Такой расклад меня вполне устраивает.
Адам улыбнулся.
— Но я не собираюсь оставаться с гостями после ужина, — быстро добавила Мэллори. — Я не сяду за карточный стол и не буду играть на пианино, как бы меня об этом ни просили. У меня нет желания развлекаться после того… после того, что произошло.
Адам понимающе пожал ей руку.
— Думаю, что никто не упрекнет вас, если вы сразу после ужина подниметесь к себе. Но надеюсь, вы отведаете десерта и только после этого покинете общество.
Мэллори прищурилась.
— У меня такое чувство, как будто мною манипулируют, — заявила она. — С чего бы это?
Адам с невозмутимым выражением лица пожал плечами.
— Значит, вы утверждаете, что не состоите в сговоре с мамой и Клер? — продолжила Мэллори. — Вам кто-нибудь говорил, что вы сущий дьявол, милорд?
Адам усмехнулся.
— У меня множество талантов, моя дорогая, — промолвил он, поглаживая большим пальцем тыльную сторону ладони Мэллори. Мурашки пробежали по ее спине, и она захотела высвободить руку, но Адам опередил ее. Убрав ладонь, он откинулся на спинку стула. — Скажите, вы уже решили, что наденете?
— Разве это имеет какое-то значение? Думаю, для приема гостей вполне сойдет мое серое платье.
Адам, нахмурился.
— Серое? О нет, только не серое!