Особенно,... 
117 
— Не говори глупостей, — прошептал он, отводя ее руки. — Я люблю тебя, и ты прекрасна!
Лаская друг друга, они извивались на простынях. Когда Данте овладел Анжелой, она невольно вздрогнула. Возможно, она вспомнила о том кошмаре, какой ей довелось пережить три года назад.
— Ты не должна ничего бояться, — прошептал он, — ведь теперь у тебя есть муж!
Анжела гладила его волосы, целовала лицо и тело. Она была готова умереть за этого мальчика, так же, как он мог умереть ради нее.
— Скажи правду, ты нарочно заразился малярией? — спросила Анжела, когда они на мгновение ослабили объятия.
Данте помедлил.
— Разве тебе нужна другая правда, кроме той, что ты чувствуешь?
— Я чувствую, что была жестока с тобой все это время.
— Ты была жестока к себе. Тебя вынудили. Теперь все позади. Я никому тебя не отдам и не дам в обиду.
— Ты мой чудесный мальчик!
— Я люблю тебя больше жизни!
И он, и она выросли в среде, где не было принято произносить такие слова, равно как обнажать свои чувства. Анжела не могла представить, чтобы такое сказал ее покойный муж. Она никогда не думала, что сумеет вырваться из сетей запретов и предрассудков, как бабочка из кокона, и расправить крылья в полете, не думая о том, ни сколько будет длиться этот полет, ни какие опасности могут подстерегать ее хрупкое счастье.
Наутро Леон, Данте и Анжела отправились домой. Кармина не взяла с них денег. Она сказала, что не может этого сделать, потому что они — близкие родственники хозяев дома. Напоследок она обратилась к Леону:
— Я хочу попросить об одном одолжении. Не говорите Сандре ни обо мне, ни… об Орландо.
Леон был вынужден согласиться, хотя его по-прежнему терзали подозрения, что этот шустрый мальчишка — его первый и пока что единственный внук.
На обратном пути им повстречалась женщина. Худая, облаченная в траур, немолодая, но еще не сгорбленная невзгодами и временем, она напоминала черную свечу. Леон с удивлением узнал в ней Беатрис Санто. Куда она шла? Хотя при ней не было никаких вещей, он понял, что она навсегда покидает Лонтано.
Леон хотел что-нибудь ей сказать, но когда она окинула его взглядом темных глаз, хотя и блестящих, как смола, но таких же старых, как мир, его язык словно присох к гортани. Их взоры встретились и разошлись, как навсегда разошлись пути судеб, душ и сердец.
Когда женщина прошла мимо, Леон не выдержал, оглянулся и увидел, что одну вещь она все же взяла с собой: за спиной Беатрис висело ружье, из которого ее сын Андреа некогда застрелил Амато Форни.
Глава 2
— На этой неделе мы больше не сможем встретиться. Я постараюсь предупредить тебя о следующем свидании запиской, — сказала Амалия де Сент-Эньян.
Она стояла возле зеркала в ночной сорочке и сосредоточенно закалывала волосы. Бледно-голубое платье женщины было брошено на кровать, туда, где совсем недавно лежала она сама.
Он взял платье в руки. Ткань была гладкой и легкой, она будто стекала с рук. Джулио задавал себе вопрос, как он прежде мог жить в суровом, безрадостном мире, лишенный таких изящных, полных чувственного очарования вещей?
— Почему не сможем?
— Потому что завтра приезжает моя дочь.
Удивленный Джулио приподнялся на постели. Утомленный любовными упражнениями, он обычно не спешил вставать; после того, как Амалия уходила, оставался в квартире и нежился в кровати.
— У тебя есть дочь?!
— Что тебя удивляет? Почему у меня не может быть дочери?
— Ты никогда о ней не говорила. Где она была все это время?
— Она воспитывалась в закрытом пансионе. Мы с Жиральдом ее навещали. Теперь ее воспитание закончено, и она возвращается домой. Наша задача найти для нее хорошего мужа.
— Думаю, это будет несложно, — сказал Джулио и откинулся на подушки. Ему хотелось поговорить о том, что его волновало. Он покосился на Амалию и как бы невзначай произнес: — Все говорят о том, что летом начнется война с Россией. Эта страна населена полудикими крестьянами, и там очень холодно.
Женщина медленно повернулась и подарила любовнику улыбку своих холодных голубых глаз.
— Не беспокойся, с твоей головы не упадет ни один волос. Ты останешься в Париже. Например, из-за внезапной болезни. — Подойдя к кровати, Амалия сдернула одеяло с его обнаженного тела и заметила: — Неужели я допущу, чтобы такое совершенство изуродовали сабли и пули!
117 
