Последние слова были очень близки и понятны Андреа, и он рискнул рассказать Аннете свою историю. Про мать и сестру, навязчивые мысли о вендетте, дом, похожий на расшатанный старый зуб, про родной остров, с его причудливыми берегами, пугавшими жителей материка своей дикостью и безмолвием, нарушаемым лишь плеском волн и криками птиц. О корсиканцах, чья жизнь подчинялась порывам, налетавшим внезапно, как бешеный ветер, и, случалось, оставлявшим кровавые следы.
В конце Андреа сказал:
— Я убил человека. От отчаяния, от безысходности. Жаль, что я никогда не смогу его увидеть и сказать, что сейчас мне, живому, ничуть не лучше, чем ему, лежащему в земле.
— Когда-нибудь все мы обязательно встретимся на Небесах, — сказала Аннета и вдруг спросила: — Хотите, я предскажу вам судьбу? Меня научила одна цыганка.
Она взяла его ладонь в свою — мгновение, за которое Андреа охотно отдал бы с десяток лет своей жизни! — посмотрела на линии и промолвила:
— Все сложится хорошо. Вы женитесь на красивой женщине, и она родит вам детей. И… вы будете очень богаты, Андреа, вы поможете многим несчастным. Вы сумеете прямо смотреть в глаза всему миру. За годы страданий Господь вознаградит вас годами счастья.
Богатым — он, нищий корсиканец! Счастливым — каторжник, изгой?! Судьба более невероятная, чем у самого Бонапарта.
Андреа не поверил, но все же спросил:
— Когда это случится?
Аннета нахмурилась.
— К сожалению, не в этом десятилетии.
— Да, — сказал он, — ведь мне придется пробыть на каторге еще семь лет.
Аннета выпустила его руку.
— Вы не должны отчаиваться. Каким бы странным не показалось вам то, что я скажу, но постарайтесь… мечтать.
— Сейчас я мечтаю только о том, чтобы болеть вечно, — сказал он, и Аннета улыбнулась.
Андреа впал в состояние, которое было сродни наваждению. Вокруг него сменялись люди — он ничего не замечал. Он видел и слышал только Аннету. Ему не хотелось думать о том, что за порогом больницы у нее существует другая, богатая событиями жизнь, жизнь, в которой ему не было места.
Андреа ненавидел свое тело, к которому неуклонно возвращались силы. Он больше не мог притворяться больным и занимать койку, в которой нуждались другие больные. К тому же Аннета была уверена в главном: его душевному состоянию больше ничего не угрожало. Потому она без колебаний решилась сказать ему правду:
— Вам придется покинуть больницу, Андреа. Завтра за вами придут жандармы. — И, словно желая его утешить, сказала: — Меня здесь тоже не будет.
Андреа нашел в себе силы спросить:
— Вы выходите замуж?
— Да. Мой жених — врач, как и отец. Надеюсь, я стану ему помогать, но приходить сюда, где так много мужчин, я уже не смогу.
Они говорили о ее замужестве первый и последний раз. Подробностей Андреа знать не хотел. Он молчал, стараясь сдержать слезы; видя и понимая его состояние, Аннета сказала:
— Если хотите, я подарю вам «Дельфину». Правда, у вас могут быть неприятности: эта книга числится среди запрещенных.
— Почему?
— Я уже говорила: потому что женщине не положено мыслить так же свободно, как мужчине.
— Подарите, — сказал Андреа, — отныне я ничего не боюсь.
— А еще, — промолвила Аннета, — напоследок я готова исполнить любое ваше желание.
— Я хочу, чтобы вы меня поцеловали! — неожиданное признание вырвалось из глубины его души, словно птица из клетки.
Аннета изменилась в лице и будто отдалилась на сотни лет. Андреа почудилось, будто она впервые увидела в нем преступника, а еще — мужчину, предсказуемого в своих нечистых желаниях.
— Не думаю, что мой жених будет в восторге от этого, — холодно произнесла она и поднялась с места.
— Простите меня! — сокрушенно произнес он. — Это было помутнение рассудка. Я не хотел этого говорить!
Аннета смягчилась.
— Я не сержусь. Прощайте. И будьте счастливы!
В ту последнюю ночь Андреа долго не спал. Он не понимал, почему думает о новой жизни, когда ему надо возвращаться на каторгу, отчего ему больше не кажется, что он принадлежит к числу побежденных, по какой причине ему не хочется, чтобы беспощадность людей и судьбы притупила его разум и охладила сердце.
Он незаметно заснул, и в полночь его разбудил шорох шагов. Андреа открыл глаза. В пятне лунного света возник тонкий девичий силуэт, и юноша снова зажмурился. Он лежал, не дыша, пока ему на лоб не легла легкая прохладная ладонь. Тогда он сделал глубокий вдох, и в этот миг его губ коснулись чьи-то дивно нежные губы.