Восемнадцатое декабря

Утро сначала было темно-серым, потом просто серым. Полдень был светло-серым. После обеда день был серым. Вечер был темно-серым. Предыдущая и последующая ночи были черными. В промежутке между ними с неба сыпались тонкие, острые, серебристо-белые снежинки.

В один из самых светлых моментов этого дня Катрин встречалась со своей матерью. Той срочно понадобилось с ней поговорить. Это понадобилось ей еще неделю назад, но поскольку степень срочности уже тогда превышала все допустимые нормы, то состояние ее стабилизировалось и она безропотно, одну за другой, переносила все отсрочки, о которых Катрин сообщала ей по телефону. Но рано или поздно откладываемый разговор должен был состояться. А этот вторник, начавшийся под знаком неустанной сменной работы городских серых тонов, был, как рассудила Катрин, словно создан для исполнения накопившихся обязательств, которым пора было уступать место новым, более актуальным.

До обеда ей удалось приобрести восемь различных рождественских подарков, каждый из которых был совместим с любым из ее знакомых и родственников. То есть любой из них можно было дарить любому знакомому или родственнику. Ей даже не обязательно было лично знать всех дальних тетушек, вероятность встречи с которыми в Рождество обычно угрожающе возрастала. Это были подставки-держатели для курительных свечей, чашечки-подставки для чайных заварочных щипцов и контейнеры-дозаторы для лечебно-ароматических шариков для ванны. Гарантированные, стопроцентные прямые попадания, вещи, при виде которых одариваемые знакомые или родственники обычно восторженно восклицают: «О, это что-то оригинальное! Я и не знал, что такие вещи существуют!» На фоне ежегодных двухсотпятидесятиграммовых пачек декофеинового кофе эти люди были рады любому разнообразию.

Когда Катрин вошла в кафе, мать уже сидела за чашкой чая. Она улыбалась, как после сверхдозы кандизина. Ее укоризненный взгляд — взгляд матери, взявшей на себя обязательство погибнуть от непосильного бремени заботы о собственном потомстве, — говорил: «Дитя мое, на кого ты стала похожа?!»

— Золотце, ты совсем ничего не ешь! От тебя уже остались кожа да кости! — воскликнула она, не выдержав запредельной муки явившегося ей зрелища.

Катрин, для полноты картины, заказала стаканчик глинтвейна. Она его не любила, но сейчас он был ей необходим. Мать, поджав губы, посмотрела на часы, чтобы замерить временные параметры потребления алкоголя своей пропащей дочери, и покачала головой.

— Золотце, папа очень волнуется за тебя, — сказала она.

«Какое счастье, что она замужем! — подумала Катрин. — Иначе ей пришлось бы взвалить на себя и вторую половину забот обо мне».

— Мама, у меня все хорошо. Все в порядке. Я живу своей жизнью, — ответила она и получила двойную порцию сочувственных материнских взглядов (чтобы не так остро ощущалось отсутствие отца с его долей забот о дочери).

  59