Четвертое декабря

Ночью шел дождь, и ветер с такой силой давил на оконное стекло, что оно угрожающе поскрипывало, как будто вот-вот лопнет. Катрин проснулась, укушенная огромной собакой размером со слона, с акульими зубами, и, несмотря на то что боль от укуса тут же прошла, последние три часа до звонка будильника пролежала без сна. Сегодня она должна была встретиться в кафе «Меланж» с этим типом, хозяином собаки. «Будем надеяться, что этот пес мне ничего не сделает», — подумала она. Мужчин она боялась меньше.

По вторникам прием был с восьми до двенадцати и с пятнадцати до восемнадцати. Катрин обычно приходила чуть раньше. Она не любила, когда доктор Харлих приходил до нее. Потому что он неизменно встречал ее своей коронной фразой, произносимой с французским акцентом: «Доброе утро, прекрасная фройляйн! Как спалось?» При этом его ватные ручки воровато лапали ее спину, помогая снять пальто. Это выглядело так, как будто он, как Марлон Брандо, собирался пригласить ее на «последнее танго». Впрочем, если бы такое случилось, это, скорее всего, и в самом деле стало бы его последним танго. Врачу-окулисту Харлиху было семьдесят шесть лет, и больными он давно уже занимался просто по привычке, чисто автоматически. Он уже так плохо видел, что не отличал одного пациента от другого.

Доктор Харлих подписывал больничные листы (место для подписи он находил вслепую). Все остальное делала Катрин. Теоретически она была медико-техническим ассистентом окулиста, а практически — окулистом без диплома. Пациенты приходили ради нее; из-за Катрин пришлось расширить приемную. Восемьдесят процентов пациентов составляли мужчины. Все хотели лечиться у нее, все хотели, чтобы она посмотрела им в глаза.

Время до обеда прошло незаметно. Один больной печенью, одна глаукома на ранней стадии, один юнец с прогрессирующей дальнозоркостью, сразу на две диоптрии больше, чем в прошлый раз; бедный мальчишка — всего пятнадцать лет, а уже по хрустальной пепельнице на каждом глазу. Семь остальных пациентов были здоровы и не нуждались ни в каких очках. Скорее всего, они знали это еще до приема.

Без десяти час Катрин уже сидела в «Меланже» в ожидании рождественской собаки и в надежде на то, что она будет на поводке и в надежном наморднике. Эти десять минут ей нужны были для того, чтобы разведать пути к отступлению на тот случай, если собака будет не на поводке и без намордника.

Катрин терпеть не могла одной сидеть в кафе и делать вид, как будто она действительно читает журнал, за которым прячет лицо. Она терпеть не могла, когда с ней заговаривали мужчины, с которыми ей совсем не хотелось общаться, но с ней только такие и заговаривали. Она ненавидела их трусливо-похотливые взгляды (глаза — грудь — нога — глаза — грудь — грудь), их вывернутые в ее сторону шеи, их кобелиное подмигивание, их жадно поднятые брови, раскрытые от вожделения рты с зазывно высунутым языком. Больше всего ее бесила мысль о том, что кое-кто из них, наверное, даже думает, что она только для того и сидит одна в кафе, чтобы упиваться таким вниманием.

Однажды, когда ей было двадцать шесть лет и она как раз переживала печальный финал своего четвертого неудачного романа, с Хервигом, она тоже сидела одна в кафе и покорно принимала знаки этого внимания. Во-первых, у нее просто не было сил сопротивляться. Во-вторых, ей хотелось наказать Хервига за то, что он был таким, каким был. В-третьих, она уже шесть месяцев не спала с мужчиной. В-четвертых, ей этого хотелось — необязательно спать с мужчиной, а хотя бы просто обыкновенного, нормального секса.

Тот тип за зеркальными очками — Георг, как он представился (это было чуть ли не единственное слово, произнесенное им грамматически и фонетически правильно и без особых интеллектуальных усилий), — был одним из тех мужчин, которых женщины называют Адонисами — идеальный кандидат на роль Тарзана и к тому же мог бы без ущерба для себя поделиться своей потенцией с другими. В жизни таких можно увидеть только на плакатах или фотообоях. Ради таких мужчин полчища сексуально озабоченных женщин и мамаш не очень маленьких детей каждый год летят в Тунис и скачут там на верблюдах. Многие там и остаются.

В тот момент Катрин было все равно. Поэтому она отвечала — коротко, но терпеливо — даже на такие вопросы, как: «Почему ты одна?», «Сколько же времени нужно, чтобы высушить такие волосы феном?», «А чем ты еще занимаешься?» В конце концов Георг спросил:

  6