Последние отзывы

  16  

Он поставил «волгу» у высокой каменной ограды виллы Станилова. Вверху, в сучьях старых вязов, шумел ветер; впереди, у парадного входа, с невозмутимым спокойствием сиял матовый шар фонаря. Аввакум нажал на кнопку звонка, и в этот миг ярко сверкнула надломленная желтая молния. Вдали тяжело прогрохотал гром.

Всякий раз, когда он приходил к кому-нибудь в гости, его появление тотчас же обрывало завязавшийся разговор. Все вдруг замолкали — то ли от неожиданности, то ли из любопытства, — и все взгляды обращались к нему. Никто из его знакомых или из тех, кто видел его впервые, не мог с определенностью сказать, что это за такие особенные внешние черты его, которые производили столь неотразимое первое впечатление. Разумеется, сразу же бросался в глаза его рост — метр восемьдесят. У него были широкие, сильные, слегка сведенные вперед плечи. Эта скорее лишь наметившаяся, чем действительная сутулость и чуть наклоненная вперед голова создавали впечатление, будто он застыл в ожидании чего-то, будто он к чему-то прислушивается, старается уловить какое-то скрытое движение впереди, какой-то неуловимый звук. Совсем не вязалось с этой выжидательной позой выражение его лица — спокойное, холодно-сосредоточенное выражение в совершенстве владеющего собой человека.

Другой его особенностью были глаза. Серые, они порой казались голубыми и тогда как бы излучали теплый опаловый свет; в других же случаях напоминали леденеющую реку, в которой отражалось свинцовое небо. Обычно у них было задумчивое выражение то с налетом иронии, то грусти. Порой они были похожи на оконца, за которыми открывались самые разные миры — то залитые солнцем, то притаившиеся в кротких сумерках, то потонувшие во мраке. Но иногда случалось, что они сверкали, словно отполированная сталь, и с нечеловеческим упорством сверлили глаза других. Ласковым или жестким был его взгляд, все равно выдержать его было одинаково трудно. Так же трудно было и смотреть ему в лицо — ясное или задумчивое, на котором всегда проступала ирония, даже легкий скепсис, вызванный, возможно, тем, что он слишком, хорошо знал человеческие слабости.

Необычна была и его манера одеваться. В его костюме не было ничего экстравагантного, ультрамодного, претенциозного. Но в то же время на нем нельзя было увидеть вещей совсем уже не модных, так сказать, дедовского покроя. И все же в его одежде было нечто, свойственное только ему, у него был свой собственный стиль. Он носил только темные костюмы — в любое время года, даже летом. (В этот вечер, например, он был в костюме из тонкой териленовой, но темно-синей ткани.) Шляпы его всегда отличались более широкими, чем требовала мода, полями, а легкое ворсистое непромокаемое пальто (он и зимой ходил в нем) — свободным кроем.

Вообще его сильная фигура, мужественная и одухотворенная красота его лица не могли оставаться незамеченными. Так, значит, его особенность в красоте? Но красота — это и тусклый зимний день, когда пушистый снег тихо и плавно падает на землю, и солнечное морозное утро, прозрачное и чистое, когда под ногами скрипит снег, а воздух словно звенит… И еще красота — это сочетание мысли и силы. Именно это и было у Аввакума Захова.

Входя в залу, он на секунду задержался на пороге, почти касаясь головой притолоки, и с едва заметной усмешкой окинул взглядом комнату. В открытые окна врывался шум разыгравшейся бури. Старинные тревненские светильники, снабженные электрическими лампочками, слегка покачивались от ветра, а отбрасываемые ими тени ползали по стенам, ощупывая длинные кремневые ружья и пистолеты.

Первой опомнилась Роза. Она кинулась ему навстречу, протянув руку.

Почему вы остановились в дверях, словно незваный гость? — с улыбкой воскликнула она, и на груди у нее сверкнуло ожерелье.

Слова ее, растворившись в шуме ветра, так и не достигли его ушей. Но, если бы этого не случилось, он едва ли ответил бы ей. В этот момент он испытывал горькое чувство досады, будто в сотый раз смотрел один и тот же наскучивший фильм. До чего же знакомая картина!

Но вскоре все вошло в свою колею. Атанасов показал ему оставленную Станиловым записку, а Роза — свои руки. Она пожаловалась, что, ползая по полу в поисках этого проклятого ключа, до боли натерла себе ладони, Крыстанов тоже изливал ему свои жалобы: ему, мол, крайне вредно так долго оставаться голодным, и вообще его уже тошнит от этой мании шефа изводить гостей своими ребусами… А скептик, который не преминул съязвить насчет иголки в стоге сена, тот без обиняков предложил разойтись — в конце концов, Аввакум Захов никакой не чудодей и не ясновидец, чтобы сделать то, чего не смогли добиться они все вместе — целый коллектив квалифицированных математиков… Женщины, принимавшие участие в разговоре, были во власти двойственного чувства — их томил голод и донимало то неудовлетворенное любопытство, которое скука каждодневная рождает в их душах.

  16