Хотя концовка довольно странная, как будто подразумевается продолжение. Но всё равно,... 
69 
23.00. В глухой кабине. Левый тумблер выключателя в нижнем положении. 07 спрашивает:
— «Я в двухстах милях от Кейптауна. В порт заходить?»
Через десять минут отвечаю:
— «Никакого Кейптауна. Ложитесь на курс 133° и связь со мной не поддерживайте, пока не достигнете островов Принца Эдуарда».
Курс я определил предварительно, пользуясь картой Большой энциклопедии.
23.30. Бужу Смита и прочих. Они сонные. Добавляю в их бокалы немного кофеина. Все сразу повеселели. Даже Альберт что-то бормочет себе под нос. Мне тоже весело… Если графу угодно танцевать…
Входит Сяо.
— Господин Декс просит господина Смита и господина Альберта подняться к нему!
Мы с Гансом остаемся вдвоем.
Ганс мне подмигивает, потом почему-то глубоко вздыхает.
Я наливаю рому. За твое здоровье, Ганс!
17 августа. С каждым днем становится все холод ней. Небо свинцово-серое, океан тоже серый, даже гребни волн не вполне белые. Я зябну в своей лег кой одежде, но по-прежнему расхаживаю по Железной улице. Оттого, что «улицу» захлестывают волны, у меня мокрые ноги, но я все-таки расхаживаю. Пересчитываю китов — с фонтанами и без фон танов, с плоскими мордами и с округлыми. Там, где проходит стадо китов, океан становится похожим на гигантский противень, полный доверху белковым кремом.
Я смотрю на этот белопенный след поверх серой воды, а сам думаю про иллюминатор на средней палубе. За его стеклом дважды промелькнуло лицо Наташи Николаевой. Я думаю о ее глазах. Они такие синие, ласковые, как океан, только не этот, а тот, что по ту сторону Северного тропика.
Здесь, в этих широтах, все серое, сырое, холодное.
Часто идут дожди. На Железной улице скользко, ходить по стальным плитам небезопасно.
18 августа. Снег. Крупные мокрые хлопья снега. Вода свинцовая, волны свинцовые. Мы плывем, несемся куда-то, путаясь в бесконечной белой сети.
Смит принес мне шерстяной свитер, замшевые штаны, теплые ботинки. Толстый Ганс подарил мне шубу на волчьем меху.
Ну вот, видали… Шеленберг принимает подарки. Молино сердечно благодарит, он даже расчувствовался. Да и я тронут до глубины души. Будь я человеком набожным, я упал бы на колени и молил бы провидение устроить все так, чтобы случай никогда не сталкивал меня с этими людьми там, наверху, на трапах, ведущих к верхней палубе!
Настанет ли наконец такая пора, когда люди перестанут выслеживать друг друга?
Снег, снег… Движущаяся белая сеть, развертывающаяся без конца и края.
18 августа. После полудня. Из подслушанного разговора между Смитом и Гансом я понял, что мы только что оставили позади острова Принца Эдуарда.
Вечером в одиннадцать часов — новая экспедиция в «мир инфракрасного».
Нахожу в энциклопедии карту Антарктиды, ищу на ней советскую полярную станцию «Мирный»… Сумею ли? Удастся ли направить судно к «Мирному»?
Тот же день, 23.30. 07 спрашивает: «До каких пор мне лежать на курсе 133°?» Из глухой кабины я отвечаю: «Немедленно ложитесь на курс 115°. Через неделю сообщим координаты, где остановиться».
19 августа. Смит в плохом настроении. Принес бутылку рому, пьет прямо из горлышка и молча смотрит на меня рассеянным взглядом.
— Что случилось? — спрашиваю я. — Уж не заболели ли вы?
Он пожимает плечами, отрицательно качает головой. Но когда бутылка наполовину опустела, у него развязывается язык. Но говорит он намеками, кружит вокруг да около и все время вздыхает.
«Что за курс! Дьявольский курс! Всё прямо бесятся, а господин Декс… Не советую попадаться ему на глаза!.. Что тут думать! Еще день-два, и мы войдем в зону льдов… На танкере! На этой скорлупе, которой лед и не снился… Войдем в зону полярной ночи и снежных бурь. На край света, на край света! Никто не может понять, что происходит! Господи, помилуй! Разве я когда-нибудь имел понятие, мог себе вообразить, что это такое — полярная ночь, пурга? Наш танкер — просто скорлупка, которая даже не нюхала льда…»
Я спрашиваю, есть ли у него талисман. Расстегнув куртку, он показывает мне медальончик на серебряной цепочке. С одной стороны лик богоматери, с другой — фотография улыбающейся молодой женщины.
— Жить вам сто лет! — уверяю я его.
Кондор глядит на меня с тоской и словно бы не верит.
20 августа. Холодно, мрачно. Солнце постояло на горизонте до двух часов и скрылось. Печальное, без лучей.
Тот же день, сумерки. Вверху, на третьей палубе, суматоха. Крик, беготня, даже тут слышно.
69 
