110 
– Может, это только мое воображение, – сказала Лилли, – но вроде бы снегопад ослабевает.
– Ну, значит, синоптики не соврали.
– Да, наверное.
Она услышала, как звякнула пряжка его ремня о каменный пол у камина. Значит, он снял джинсы. Тихий шелест ткани, трущейся о кожу. Тихий плеск воды, когда он окунул в ведро и отжал эпонжевую рукавичку.
Лилли прижала указательный палец к заиндевевшему стеклу и провела вертикальную черту.
– Вряд ли Датч получил хоть одно из моих посланий.
Она почувствовала, что Тирни замер у нее за спиной и стоит совершенно неподвижно, глядя ей в спину. Так прошло несколько напряженных секунд. Потом до нее снова донесся плеск воды, и она поняла, что он возобновил обтирание.
– Значит, Датч не от меня узнал, что ты Синий. То есть если не Датч указал на тебя агентам ФБР, значит, они ищут тебя сами. Почему, Тирни?
– Спроси их, когда они сюда доберутся.
– Я бы хотела, чтобы ты мне сказал.
Он так долго молчал, что она перестала ждать ответа. Но в конце концов он заговорил:
– Эта девочка, Миллисент Ганн… Я ее знаю, она подрабатывает продавщицей в магазине спортивных товаров. Я был там, покупал носки… чуть ли не в тот самый день, когда она исчезла. Наверняка они проверяют всех, кто вступал с ней в контакт.
– Это по радио так сказали, что они проверяют всех, кто вступал с ней в контакт? Или назвали только твое имя?
– Может, я последний, кого еще не опросили.
Разумное объяснение. Но если оно верно, почему он так расстроен? Да и вряд ли об этом стали бы упоминать по радио, если бы ФБР хотело только опросить его.
– Если бы мне не удалось вырезать твое имя на шкафу, наверно, я написала бы его на оконном стекле.
И вдруг она поняла, что именно это и сделала: написала на стекле его имя, как глупая школьница, машинально выписывающая в тетради имена своих кавалеров.
Смутившись и сердясь на себя, Лилли стерла имя со стекла… а чего добилась? В очищенном от инея участке стекла отразился Тирни. Голый, освещенный сзади камином, с блестящей мокрой кожей.
Ее губы раскрылись в невольном вздохе. Желание, спрятанное где-то глубоко внутри, развернулось и заполонило ее. Не замечая, что Лилли следит за ним, он нагнулся, окунул рукавичку в ведро, отжал ее и начал растирать грудь, плоский живот, темный треугольник внизу…
Лилли закрыла глаза и прижалась лбом к холодному стеклу. Кровь тяжко и горячо пульсировала в ее теле. Гул крови в ушах был так громок, что она едва расслышала его слова:
– Ты могла бы это сделать. Наша кожа выделяет жир, который остается на стекле, пока его не смоют.
О чем он говорит? Лилли даже вспомнить не могла. Она подняла голову и, чтобы удержаться от соблазна еще раз на него посмотреть, задернула штору, перед тем как открыть глаза.
– Я почти закончил.
Опять до нее донеслось звяканье пряжки: значит, он поднял джинсы. Через несколько секунд он сказал:
– Все, можешь поворачиваться.
Повернувшись, Лилли не стала смотреть прямо на него, но краем глаза увидела, как он натягивает свитер через голову. Она двинулась в кухню.
– Пойду разогрею суп. – Каким-то чудом ей удалось сдержать дрожь в голосе.
– Отлично. Я ужасно голоден.
Тирни вышел, чтобы выплеснуть ведро. Когда он вернулся и прошел в кухню, Лилли уже вылила банку концентрированного супа в кастрюлю и добавила немного питьевой воды.
– Спасибо за «Южную магнолию», – сказал Тирни.
– На здоровье.
– Ужасно неловко еще раз тебя об этом просить, но не могла бы ты посмотреть рану на голове?
Она должна прикоснуться к нему? Прямо сейчас?
– Конечно.
Как и раньше, он оседлал один из кухонных табуретов, а Лилли зашла ему за спину и развела в стороны его влажные волосы. Влажные? У него влажные волосы? Должно быть, он вымыл голову, а она и не заметила. К своему стыду, она не замечала ничего выше шеи.
– Больше не кровоточит, – объявила Лилли, – но надо, наверное, сменить наклейки из пластыря.
Она промыла рану антисептическими салфетками, потом пришлось пройти через тот же скрупулезный ритуал, что и накануне: нарезать пластырь маникюрными ножницами на полоски и заклеить ими рану крест-накрест. Лилли старалась действовать со всем возможным безразличием, но из-за этого ее движения стали неуклюжими. Несколько раз она чувствовала, как он вздрагивает, и извинялась за причиненную ему боль.
Они нагрели кастрюлю на огне камина и съели суп, сидя по-турецки на матраце. Оказалось, что одной банки им мало, и они подогрели вторую.
110 
