11 
Ин-эр не ответила. Женщина не могла рассказать своей маленькой дочери правду. Быть может потом, когда та подрастет…
Без сомнения причиной случившегося была… скука. С течением времени роскошный, но неизменный окружающий мир стал вызывать у нее тошноту. Если в первые годы Ин-эр купалась во внимании господина, то после на смену ей пришли другие наложницы, красивей и моложе, и он посещал ее все реже и реже.
Как и все женщины, она любила делать покупки. Однажды по дороге на рынок Ин-эр увидала сквозь кисейные занавески паланкина прекрасного молодого воина, и в ее душу проникла болезнь, от которой не существует лекарства. В ее нежном, белом как алебастр теле зародилось убийственное пламя, а в безупречно причесанную головку проникли похожие на сверкающие молнии мысли.
Сейчас Ин-эр не хотелось вспоминать, как ей удалось подкупить служанку, а той — передать записку. Каждая встреча с Чаном была путешествием в рай по крутым волнам любовной стихии.
Тот день, когда господин узнал об измене наложницы, стал самым чёрным днем в ее жизни. Ин-эр было страшно думать о том, что стало с ее возлюбленным. Оставалось надеяться, что его душе не придется долго томиться в круге перерождений.
С ней самой господин поступил иначе. Ей было велено собрать личные вещи и покинуть усадьбу. Ин-эр оценила и жестокость, и милосердие своего повелителя.
— Что толку говорить об этом? — со вздохом сказала она дочери. — Того, что уже случилось, нельзя изменить.
Ин-эр решила переодеться к обеду. Когда она принялась стягивать платье, раздалось мелодичное звяканье, напоминавшее журчание весеннего ручейка. То звенели тонкие яшмовые пластины, прикрепленные к подолу ее одежды.
Этот звук навсегда запомнился Мэй, как призрачный голос прежней, навсегда потерянной жизни.
Когда Ин-эр вышла из комнаты, на ней был новый наряд, соединявший в себе множество оттенков сиреневого цвета, изящные туфельки и белые чулки. Она уложила волосы в сложную волнистую прическу, закрепив ее при помощи шпилек и заколок. Лицо было матово-белым от пудры, губы выкрашены в розоватый цвет лепестков цветущей яблони.
Муж Ши, Цзин, пораженный красотой свояченицы, уставился на нее, как на диковинку, а Ши заскрежетала зубами от злости.
Обед прошел напряженно, и вскоре Мэй отправили спать.
Сквозь тонкие стены до нее долетали обрывки разговора взрослых:
— Значит, ты больше не наложница богатого маньчжура! И чего ты хочешь от нас?
Мать что-то тихо ответила, и тетка тут же взвилась:
— Нет! Мы не станем бесплатно кормить тебя и твоих лягушат! Ты можешь работать. Устроиться в мастерскую, где делают шелк, или пойти в служанки. А нет, так в публичный дом. Теперь для тебя там самое место. Глядишь, и девчонок пристроишь, когда подрастут.
Цзин попытался заступиться за свояченицу:
— Нехорошо так разговаривать с сестрой!
Однако Ши нельзя было назвать покорной женой, она любила высказывать свое мнение по самым разным вопросам и часто перечила мужу.
— Вот как? Быть может, ты захочешь жениться на ней, а меня выставишь на улицу? Наш отец говорил: «Когда мужчина берет женщину в свой дом, для нее нет обратной дороги». Разве есть оправдание тому, что она натворила! После такого я бы предпочла умереть, а она, как ни в чем ни бывало, явилась к нам и просит о помощи! Думает, мы посадим и ее, и девчонок себе на шею!
Ши торжествовала. Ей было радостно видеть, что жизнь согнула ее сестру так же, как сгибала других людей.
Когда полная отчаяния Ин-эр вернулась в комнату, Мэй затаилась в постели и сделала вид, что спит. Она слышала тихое размеренное шуршание — мать разматывала шелковые ленты, которыми были обернуты ее ноги. Под этот звук Мэй и заснула, а разбудил ее пронзительный визг, доносившийся со двора…
Матери рядом не было. Возле ложа аккуратно стояли две крохотные туфельки, в которые Мэй смогла бы просунуть разве что ладони.
Когда Мэй сбежала вниз, Ин-эр уже сняли с дерева, на котором она повесилась, сделав петлю из тех самых шелковых лент. Ее волосы разметались по траве, белые руки были раскинуты в стороны, а глаза смотрели в никуда. Отныне Ин-эр пребывала в мире, где жизнь и смерть равны друг другу в своей бесконечности и совершенстве.
Тао проснулась и звала мать. Тетка пыталась что-то соврать, а Мэй словно окаменела. Она пришла в себя, когда Ши принялась рыться в вещах матери, как стервятник копался бы в куче падали.
11 
