Однако его письмо, на самом деле написанное другой, принесло мне некоторое утешение. Ум этого юноши был более родствен моему, нежели Беренгарии. Он все же проявлял интерес к окружающему миру и был очень восприимчив. Скоро его рана заживет.
Пришел Великий пост. Это всегда было унылое, мрачное время, когда весна приближалась к нам слишком мелкими шагами, замирая в зубах восточного ветра, когда алтари и облачения священников казались окрашенными печалью, а на столе было слишком много соленой рыбы.
В тот год скука предпасхальных недель была неожиданным образом нарушена. Отец, обычно ухитрявшийся проводить время Великого поста в разных местах, но только не дома и предпочтительно там, где церковные правила соблюдались не слишком строго, на этот раз бросил свою охоту в Гранье и вернулся в Памплону за две недели до Пасхи. Он, казалось, прекрасно себя чувствовал и пребывал в превосходном настроении, хотя его чрезмерная веселость заставила меня подозревать, что на душе у него кошки скребли. Вскоре выяснилось, что для такого подозрения есть основания, поскольку мы узнали, что он прекратил охоту раньше времени, намереваясь принять эмиссаров Исаака Комненуса — брата императора, эрцгерцога Фернандо и его кузена, архиепископа Никосийского. Визит столь высоких особ убедительно свидетельствовал о серьезности намерений императора, так как, по словам отца, большей честью для нас был бы только приезд его самого.
Я предвкушала неприятности. Это было что-то новое — раньше отец никогда не говорил, что просители руки дочери делают ему честь. В прошлом он дал нескольким от ворот поворот без лишних церемоний. Мои сомнения усилились, когда отец под предлогом высших политических соображений начал готовить для киприотов роскошный прием.
— Накануне нового крестового похода, — говорил он, — чрезвычайно важно укрепить дружеские отношения между Востоком и Западом. Любая упущенная мелочь сейчас может отозваться большим ущербом впоследствии, а уж эти-то ребята оценивают помпу и роскошь по восточным меркам.
Но о крестовом походе разговоры шли уже очень давно, а у «этих ребят» вкус к роскоши сформировался не сегодня и не вчера. Нет! Единственное, что действительно претерпело изменения, — отношение отца к браку Беренгарии.
Он пренебрег даже Великим постом. У меня хватило дерзости напомнить ему об этом, когда он заговорил о банкете с молочными поросятами, олениной и дичиной, о свежей рыбе, которую предстояло доставить на перекладных из Сан-Себастьяна, и о жареных павлинах с перьями, после приготовления вставленными обратно перед подачей к столу.
— О, — возразил он, — эти парни принадлежат к восточной церкви, и календарь у них совсем другой. Пасха у них в другое время, если они вообще ее отмечают.
Про себя я усомнилась в том, чтобы византийский календарь так уж сильно отличался от римского, но придержала язык. На самом же деле я пришла в ужас от того, что отец говорил о Кипре так, будто эта страна находилась далеко за пределами христианского мира, и все же тешил себя мыслью о браке любимой дочери с его императором. После долгих лет снисходительного отношения к ней его новая позиция, по-видимому, была жесткой и непреклонной.
— Вы сказали Беренгарии о том, что намерены серьезно рассмотреть предложение Исаака? — спросила я.
— Нет, но непременно скажу и хочу, чтобы мои намерения стали совершенно ясными еще до их приезда. А разве я перед отъездом в Гранью не просил тебя намекнуть ей об этом?
— Я решила повременить. Мы все еще не утратили надежду на то, что английское дело обернется в нашу пользу.
— Поворот в нашу пользу уже произошел. В Руане мне сказал об этом Диагос. По его словам, после визита к Филиппу Французскому Ричард ясно сказал о немедленной свадьбе и о намерении почти сразу же отправиться в Англию. Свадьба может состояться после Пасхи, и это известие укрепило мою позицию. Теперь следующая наша задача — узнать, не влюбится ли она в кого-нибудь еще, возможно, даже еще менее подходящего. Анна, я не могу больше прыгать через это кольцо, как дрессированная собака. Незамужняя женщина в зрелом возрасте — угроза и несчастье для семьи; это прекрасно понимали наши предки, отдавая дочерей замуж в двенадцать лет либо отправляя их в монастырь. — Эти слова явно напомнили отцу о другой дочери, и он в страшном раздражении сказал: — Я был глупцом, потакая своим дочерям, слюнтяем, дураком — точнее не скажешь. И сыну тоже. Мне далеко за пятьдесят, смерть уже дышит в затылок, а у меня до сих пор нет внука, которому я мог бы передать свое имя. Одна дочь силится завлечь почти женатого мужчину, другая играет в прятки со служением церкви, а ты — ты смеешь говорить мне о Великом посте! С твоего разрешения, ты просто нахальная, дерзкая девчонка.