11 
— С приездом, Стефан Янович!
Дзюба с удивлением обернулся. Перед ним стоял высокий черноусый человек в помятой замасленной шляпе, в кожаном шоферском пальто, в кожаных перчатках и с теплым шарфом, обмотанным вокруг шеи.
— Вот это сюрприз! — радостно воскликнул Дзюба. — За мной?
— Как видите. — Шофер улыбнулся из-под прокуренных усов, показывая металлические зубы. — Правление артели ждет вас не дождется!
— Прекрасно! Поехали! — Дзюба круто повернулся к Белограю: — А ты, сынок?… Если желаешь перемахнуть Карпаты на машине, то и для тебя найдется место.
— С удовольствием! Какой дурак откажется от такой поездки! Одну минуту подождите, пожалуйста, я сейчас вернусь.
Иван Белограй вскочил в свой вагон. Взяв чемодан, он зашел в соседнее купе:
— До свиданья, Вера Гавриловна! Желаю счастливой дороги. На обратном пути заезжайте в гости. Я собираюсь пустить корни в Закарпатье.
Он смущенно улыбнулся, достал записную книжку, что-то написал в ней и, вырвав страничку, протянул женщине:
— Ищите по адресу: колхоз «Заря над Тиссой», Гоголевская, девяносто два, Терезия Симак. Любую справку получите у этой дивчины.
Вера Гавриловна нежно и грустно посмотрела на ровесника своих сыновей:
— Что ж, сынок, может быть и заеду.
3
На ярко освещенной площади львовского вокзала, у чугунной ограды сквера стоял неказистый с виду трофейный грузовик, принадлежавший яворской артели по производству стильной мебели. Просторная кабина «мерседеса» легко вместила троих. Черноусый, в кожаном пальто человек, механик Скибан, как его называл Дзюба, сел за руль. Белограя пригласили занять место посередине. Справа, по-хозяйски, разместился Дзюба. Он с наслаждением вытянул ноги, подобрал под себя пальто и улыбнулся глазами из-под толстых стекол роговых очков:
— Поехали, механик.
Хлынул яркий поток света на омытый дождем булыжник, зашуршали шины; поплыли слева и справа голые каштаны и дома, выложенные глазированными плитами, промелькнули темные стрельчатые ажурные башни костела, прощально прозвенели красные трамвайные вагончики. Машина выскочила на безлюдную дорогу, густо огороженную хмурыми, голыми тополями. По обочинам сразу же за шеренгой деревьев поднимались отвесные кручи весеннего тумана. Убегали назад желтые щиты дорожных указателей.
Скибан сосредоточенно склонился над рулем. Белограй курил, вглядываясь в дорогу. Дзюба молча затаился в своем углу, как бы дремля. Он был уверен в полном осуществлении своего замысла.
Машина безостановочно мчалась на юг, к Карпатам. Деревня за деревней оставались позади. Всё пустыннее и темнее улицы. Вот прорезал жидкую туманную мглу последний, забытый, наверно, огонек в придорожной хате, крытой замшелой соломой, с аистом на гребне, и машина покатилась в темноте, освещая узкую полоску дороги.
Туман отступил от дороги. Разбежались с обочин и деревья, оголилось шоссе. Асфальт сменился хорошо укатанной щебенкой. Громче зашуршали шины. Ветер, до этого неслышный, завыл в ребрах стекол. Потянуло холодом. Воздух стал чище, яснее. На небе вырезались яркие зимние звезды, а на земле, у самого горизонта, показались темные и высокие горы, увенчанные двумя зубцами.
— А вот и долгожданные Карпаты! — проговорил Белограй, хлопая кожаными перчатками одна о другую. — Здорово, Верховино! Давненько мы с тобой не видались! Карпатские предгорья быстро приближались, вырастали. Машина побежала между кудрявыми холмами. Потом круто, почти под прямым углом, свернула влево. Взвизгнули на повороте шины. Голова Белограя упала на плечо Дзюбе.
— Держи ее крепче, а то улетит, — усмехнулся мебельщик.
Машина сбавила ход. Она поднималась в гору, выбрасывая из-под колес мелкие камешки и похрустывая по ледяным лужицам. Новый поворот — и еще круче стала дорога, пробитая по горному склону. Там, где она изгибалась, ныряя в гущу деревьев, вспыхнули в лучах автомобильных фар два камня-самоцвета.
— Лиса! — страстным шопотом вскрикнул Белограй. Камни-самоцветы погасли. Лиса не спеша, ленивой трусцой спустилась на обочину, исчезла в лесу.
Гора поднималась над горой. Все они были черными внизу, у подножия, серыми — посередине, а к вершине — чистобелыми. Снега опускались ниже и ниже, все чаще машина шла на второй скорости. Вот снега сползли уже к самой обочине, а через километр укрыли всю дорогу. Тишина. Сонные огромные ели понуро, до самой земли развесили лапчатые ветви, опушенные белым. На столетних дубах — ни снежинки. Толстые, в два обхвата, стволы. Сухие пепельно-мшистые сучья. Кое-где червонели в лунном свете железной крепости листья: в течение всей осени и зимы самые лютые ветры, беспрестанно хлещущие по северным склонам Карпат, бессильны были сорвать их.
11 
