14 
— Ты что, думаешь, он все время будет… Всегда будет таким, как сейчас? — с тревогой спросила Лючия.
— Нет, конечно, нет, сеньорита. Я хочу сказать, что больному еще потребуется немало времени. Рассудок — очень тонкая штука, Господь волен дать нам разум и так же волен забрать его назад.
Лючия боязливо поежилась. Что, если дон Карлос уже никогда не придет в себя? Она приходила к нему каждый день после полудня, когда Жозефина занималась делами по дому, а Педро возился в саду. Надежда не оставляла Лючию. Слабая, призрачная надежда на то, что дон Карлос опять станет самим собой.
Ей хотелось увидеть его таким же, каким он был на портрете, — гордым и властным, с жесткими, проницательными глазами. Лючия каждый день заходила в ту комнату, чтобы взглянуть на портрет и сравнить изображение дона Карлоса с ним самим.
Почему? Зачем? Временами ей казалось, что в этом портрете заключен какой-то секрет, разгадав который она сможет познать сущность настоящего де Оланеты. Но картина на стене безмолвствовала, а живой дон Карлос продолжал бредить и невнятно произносить обрывки непонятных фраз.
Помнил ли он то, что с ним произошло в бою до того, как был ранен? Скорее всего больной рассудок возвращал его к тем событиям.
Одно знала Лючия совершенно отчетливо — ее тянуло к нему, словно таинственным магнитом, и Господь посылал ей надежду, пока еще очень слабую.
Жозефина и Педро каждый день умывали и брили дон Карлоса, а его руки, вначале такие грязные, приобрели вскоре нормальный вид. Лючия обратила внимание на то, какие тонкие и длинные пальцы были у испанца. Ей казалось, что такие руки не могли принадлежать злому человеку. Ей хотелось знать про дона Карлоса все больше и больше…
Кем же он был до революции? Явно, богатым и важным вельможей при королевском дворе, и его, несомненно, знали и в городе, и далеко за его пределами. Но расспрашивать об испанцах, которых здесь все так ненавидели, она посчитала неразумным. Жители города говорили сейчас только о двух персонах — о Боливаре и о Мануэлле.
Вернувшись в дом, Лючия застала Кэтрин, вне себя от ярости:
— Мануэлла Саенз собирается тоже надеть белое платье! Я упрашивала ее не делать этого, а она ответила, что это платье она специально приготовила для такого случая! — Голос Кэтрин дрожал от негодования. — И мне придется найти платье другого цвета.
— Но, Кэтрин! Твое платье уже готово, и оно просто великолепно. Кэтрин, ты не сможешь выглядеть лучше!
— Я не собираюсь выглядеть так же, как Мануэлла! — со злостью ответила Кэтрин. — Пусть платье будет любым — голубым, розовым, зеленым, но только не белым. Я должна отличаться от нее!
— Ты выделяешься и без этого! — Лючия пыталась утешить сестру. — Там не будет ни одной девушки с такими красивыми волосами, с такими огромными голубыми глазами. Разве этого тебе недостаточно? — Кэтрин не отвечала, и Лючия продолжила: — Все будут любоваться твоим прелестным лицом, твоими роскошными волосами. Цвет твоего платья не будет иметь никакого значения.
— Ни за что не надену белое! — твердо ответила Кэтрин.
И вновь портные были срочно вызваны в дом с новыми образцами материи. Сестрам пришлось в течение нескольких часов выбирать из них самую лучшую ткань.
В результате долгих споров и дипломатического искусства Лючии Кэтрин согласилась на уже готовое платье, с тем условием, что лилии и камелии на нем будут заменены розами. И это было очень удачное решение — розовый цвет придавал теплый оттенок ее белоснежной коже и выгодно подчеркивал едва уловимый румянец на ее щеках.
— Ну уж теперь от меня глаз не смогут оторвать! — удовлетворенно констатировала Кэтрин, когда платье было полностью готово.
Наступил день праздника. Небо взрывалось разноцветными ракетами, которые были запущены с самого высокого холма в городе Панекилло. Слышались раскаты артиллерийской канонады, и казалось, гром праздничного салюта разгонит облака, отчаянно цеплявшиеся за вершины гор.
Звон колоколов, который разносился по всему Кито, был особенно торжественным. Толпы людей вышли на улицы, то там, то здесь возникали потасовки за лучшие места. Солдаты еле сдерживали возбужденную толпу, чтобы оставить середину дороги свободной для проезда «освободителя».
Стоя на балконе лучшего дома в Кито, владельцем которого был Хуан де Ларреа, Лючия смотрела вниз на это бушующее море и думала о том, что никогда не видела такой толчеи и неразберихи. В самую последнюю минуту люди бросались дополнительно украшать цветами триумфальную арку, окна и балконы домов, которые выходили на улицы, где должен был проехать Боливар.
14 
