* * *
Он называет это «сталкинг», но кажется, не в кастанедовском смысле, а как у Стругацких.
За годы нашего знакомства он принес в дом:
• множество книг (последние — штук десять Донцовых, которые я теперь стыдливо читаю в метро, а до этого были узкоспециализированные словари, справочники, кулинарные книги пятидесятых, раритеты позапрошлого века, коммунистический манифест и «весь Пушкин» в одном томе с чудесными картинками); # чужие письма, старые семейные фотографии, документы;
• свадебное платье, долго висевшее потом в комнате на портновском манекене, выдаваемое за «то самое платье, в котором моя мамочка выходила за моего папочку» (не удивлюсь, если однажды он притащит саван);
• пять непочатых коробок с тампонами;
• доску на колесиках и два маленьких чугунных утюга («А где инвалид?» — спросила я, увидев набор. «Там не было», — ответил он);
• несколько швейных машин «Зингер»;
• коробку с «фамильным» советским золотом, спрятанную в валенок сорок седьмого размера (валенки он прибрал для знакомого дворника, и в одном обнаружились два колечка, кулон и цепочка);
• чемоданы, чемоданы, чемоданы (из натуральной кожи, фанерные, оклеенные изнутри красотками, с инструментами, со списками «трусов трое, майки две, носки три пары»);
• набор настоящих аптечных пузырьков с надписями «морфини-стрихнини-фенобарбиталум», в которых теперь храню пряности (чертовски приятно сыпать в суп нечто из такой емкости);
• мебеля (он предпочитает модерн, бамбуковые этажерки, поставцы для рукоделия и стулья);
• всякие железки.
Говорит: «Я считаю, что жизнь удалась, если найдется кто-нибудь, кто заберет с помойки твои книги и инструменты, когда умрешь».
* * *
В принципе о таком писать неприлично, порядочные женщины и пальчики бы марать не стали, печатая. Но я была потрясена однажды, и хочется поговорить об этом.
Всегда считала, что женская моя судьба сложилась весьма удачно на том основании, что ни разу не встречались маленькие члены, а только Большие и Очень Большие. Это давало ровно два повода для гордости: во-первых, я обладала умением вычислять хорошо оснащенных мужчин буквально по глазам, а во-вторых, безудержно хвасталась, что «ни один не может быть слишком большим». Подруга жаловалась на своего двадцатисантиметрового любителя анального секса, а я скромно опускала глаза и загадочно улыбалась — ужас, конечно, но не ужас-ужас. И так далее.
И бродила бы, счастливая, в весеннем саду своих иллюзий, среди каменных статуй богов и героев, если бы не появился Он. Был он, как всегда, прекрасен и богато одарен. Я вдохновенно рассказывала подруге про Очень Большую Рыбу, отмеряя ладонями половину стола в «Япоше» (видит бог, они там невелики). Глазомер у меня всегда был никудышный, но интимная линейка… моего сердца… помнила не меньше двадцати сантиметров.
Все рухнуло в одночасье на набережной Москвы-реки, где мы гуляли с ним, обмениваясь страшными тайнами. Я рассказала ему о том, как наврала в шесть лет про кукольный сарафанчик из ниток, который будто бы связала собственноручно, а он признался, что перестал переживать из-за своей мужественности в семнадцать лет, когда понял, что у него маленький член. Сказать, что я удивилась, это не сказать ничего. У тебя — маленький?! Да он же гигантский! Огромный! Почти невозможный! Какие такие тринадцать с половиной сантиметров в эрегированном состоянии?! Да у моего последнего был меньше, а у нынешнего — всего на чуть-чуть… И тут я замолчала. И молчала до самого дома, пока не встретилась со своим тогдашним сожителем и не пристала к нему с линейкой. Самые худшие подозрения оправдались: он не дотягивал до четырнадцати.
Я прозрела. Все эти годы совершенно нечем было гордиться, следовало тренировать глазомер или носить с собой спичечный коробок. Напрасно хвастала техничным шпагоглотанием, напрасно дразнила подруг, которым вечно не везло с партнерами. И уж совсем напрасно шутила про большой шкаф с маленьким ключиком в присутствии того тринадцатисантиметрового красавца — он-то все принимал на свой счет. Конечно же мы расстались.
Теперь вообще не говорю об этом. И даже не знаю, сколько сантиметров ныне ходит у меня в доме. Я ВЕРЮ, ЧТО ОН БОЛЬШОЙ, а к вопросам веры с линейкой не приближаются.
* * *
Поскольку разрываюсь между желанием сказать этой парочке несколько слов и опасением получить в глаз, просто напишу об этом. Такая разновидность нашептывания в ямку.