Особенно,... 
135 
Довольный Сикст заулыбался, красавец кардинал делла Ровере тоже. Он по-родственному обнял Катерину и торжественно поцеловал в обе щеки.
— Могу я остаться? — вежливо поинтересовался он у Папы.
Очевидно, кардинал пришел с дружественным, а не с официальным визитом.
— Конечно, — ответил Сикст. — Я всегда счастлив видеть родных, все равно проклятая подагра не позволяет мне ничем заняться. — Он хмуро поглядел на свои красные ноги с натянутой, блестящей кожей. — Я с удовольствием отрезал бы эти колоды. Они причиняют мне такую боль, что я не могу накрыть их даже тонкой тканью. — Папа поглядел на Катерину и кардинала и нетерпеливо замахал рукой. — Сядьте же! Не надо церемоний, ведь я сижу перед вами с голыми ногами! Присядь и поговори со мной, Катерина.
Делла Ровере придвинул к креслу понтифика еще один стул, графиня села рядом с Папой, а кардинал вернулся на свое место у камина. Я незаметно прислонилась спиной к двери, зная, что предложение не распространяется на меня, и принялась со стороны наблюдать за встречей родственников.
Катерина заговорила, принялась с живостью рассказывать о детях, внуках Сикста. Бьянке уже шесть, очень способная, прекрасно учится. Об Оттавиано она смогла сказать только, что ему пять и он просто копия отца. Четырехлетний Чезаре обожает охотничьих собак матери и любит играть с ними.
Его святейшество с жадностью внимал ее словам, но когда Катерина заговорила о войне с семейством Колонна, о своих надеждах на победу и благополучное возвращение Джироламо, лицо Сикста помрачнело.
— Проклятые Колонна! — прервал он ее, сощурив пожелтевшие глаза. — Они просто гнусные предатели, которые заслуживают полного уничтожения!
Как раз когда понтифик произносил свою гневную ремарку, я заметила, что в дверях стоит очаровательная маленькая девочка. На вид ей было никак не больше пяти, она походила на хорошенькую куклу. Длинные, аккуратно завитые золотистые локоны спускались ей на плечи, она была в чудесном платье из светло-синей парчи. В руках девочка сжимала плетеную корзину, наполненную изумительными бордовыми ирисами, такую большую, что малышка с трудом удерживала ее.
Когда все взгляды устремились на нее, девочка опустилась в грациознейшем реверансе, распрямилась и произнесла тонким трогательным голоском:
— Святой отец, могу я войти? Говорят, вы больны, поэтому я принесла вам цветы.
— Входи, дитя мое! — Сикст восторженно захлопал в ладоши. — Какая прелестная крошка!
Девочка вошла, немного робея, и остановилась у распухших ног Папы. Смеясь от радости, он протянул ей для поцелуя кольцо, до которого она смогла дотянуться, только встав на цыпочки, после чего немедленно отошла назад и опустилась на колени.
— Встань, дитя! Я точно знаю тебя, только запамятовал твое имя.
— Лукреция, — произнес из дверного проема звучный мужской голос, и передо мной возник Родриго Борджа, который с легкой угрозой поглядел сначала на делла Ровере, затем на Катерину. — Прошу прощения, если каким-то образом помешал вам, ваше святейшество, но она так разволновалась, узнав о вашей болезни, что захотела непременно вас навестить.
Руки Борджа покоились на плечах двух мальчиков примерно одного возраста, которые стояли перед ним. Старший был заметно выше и обещал превратиться в очень красивого мужчину. Он держался прямо и смотрел на взрослых с почтением, но без всякого смущения. Второй мальчик был ничем не примечателен, боялся поднять глаза и прятал лицо в складках алого облачения отца. Оба сына унаследовали темные волосы и глаза Родриго.
— Она восхитительна, — сказал Сикст, жестом веля маленькой Лукреции встать.
Я подошла к ней, забрала корзину и поставила цветы на стол рядом с понтификом, где их было видно со всех сторон.
— А это сыновья?
— Джованни, — сказал Борджа и похлопал по плечу застенчивого мальчика. — А это, конечно, старший, Чезаре, ему уже девять. Они тоже переживают из-за вашей болезни.
Джованни так и стоял, пряча лицо, зато Чезаре отвесил безукоризненный поклон и спросил:
— Могу ли я обратиться к вам, ваше святейшество?
Он был развит не по годам, обладал дикцией и интонациями взрослого человека.
Сикст кивнул и улыбнулся.
— Каждое утро и каждый вечер мы молимся о здоровье вашего святейшества. Мне грустно видеть вас в таком состоянии, надеюсь, вы скоро снова будете в добром здравии. Что касается моего брата… простите его. Он робок от рождения, однако вместе с нами желает вам всего самого лучшего.
135 
