.
Очередная сказка о Золушке 
47 
Марч схватил бутылку виски и сделал несколько жадных глотков прямо из горлышка. Резкий звонок телефона заставил его вздрогнуть. Рука непроизвольно дернулась к трубке и замерла на полдороге. Ну вот, началось. Он заткнул уши, чтобы не слышать настырного, корежащего душу звона.
Прочь! Все прочь! Я еще не ваш. Марч услышал скрип собственных зубов и вытер пот со лба. Есть один должок, который кое-кто должен заплатить. Красавчик Грегори, лоботряс и бездельник, палец о палец не ударивший, чтобы оправдать свое существование на этом свете. Ходячий укор его, Марча, плебейской внешности и каждодневной изнурительной борьбе за существование. И это ничтожество предало его.
Номер набрался только с третьей попытки: дрожащие пальцы никак не хотели попадать на нужные кнопки. Металлический голос автоответчика:
— Сейчас дома никого нет. Дождитесь сигнала и говорите.
— Красавчик.
Не успел он отключиться, как телефон зазвонил снова. Шакалы! Марч схватил дребезжащий аппарат и запустил им в стену. Наконец-то долгожданная тишина. Он открыл окно и, тяжело дыша, вскарабкался на подоконник.
Далеко внизу бежали, гудя, машины, размером с божьих коровок. Маленькие человечки спешили куда-то по своим никчемным делам. Еще вчера они и не подозревали о существовании Джеймса Марча. А сегодня обрывают телефон, каждому нужен кусочек его шкуры.
Он вцепился в оконную раму. Голова кружилась, перед глазами плыли круги. Когда смотришь в бездну, бездна смотрит в тебя. И нет сил выдержать этот взгляд. Марч разжал пальцы и шагнул в пустоту.
5
Грег вошел в комнату Барнса и присел на край кровати. Знакомый профиль четко вырисовывался на фоне белой подушки. Что-то старик сильно сдал за последнее время, озабоченно подумал Грег. Щеки ввалились, кожа стала пергаментной, седая грива волос будто поредела.
— Не спишь?
— Нет. Думаю.
— Можно спросить о чем?
— Не сейчас.
— Ладно. — Грег не стал настаивать, зная, что все равно бесполезно. — Собирайся, старина, поедем в Лайм-Парк. Мне надо поговорить с отцом.
— Давно пора. Но именно поговорить, а не побоксировать, как обычно.
— Он не дает мне такого шанса.
— Видел бы ты себя, мой мальчик, когда разговариваешь с ним. — Барнс улыбнулся, в глазах мелькнула лукавая искорка. — Бойцовский петушок, перья торчком, гребешок вздыблен. И наскакиваешь, наскакиваешь. — Старик вдруг посерьезнел. — А между тем граф уже немолодой и очень одинокий человек. У него есть только ты, больше никого на целом свете. Представь себе, что он целыми днями один в огромном доме, как в темнице.
— Его темница совсем иного свойства, — возразил Грег. — Высокомерие и презрение к себе подобным. Из нее выбраться куда труднее, чем из пустого дома.
— Ты впадаешь в страшный грех, мой мальчик, — огорченно сказал Барнс. — Дети не должны судить своих отцов.
— Зато отцы могут судить своих детей! Нет уж, слуга покорный! Предпочитаю оставаться самим собой.
— А результат? Ты им доволен? Случайные друзья, случайные женщины, ни одного человека, на которого можно положиться, про которого можно сказать: «Этот со мной и в огонь, и в воду». Пока ты молод и силен, ты этого не замечаешь, тебе никто не нужен, но, не дай бог, что случится, и ты сразу почувствуешь пустоту.
— На такой исключительный случай у меня есть ты.
— Я стар и мало что могу тебе дать.
— Ты сам знаешь, что это не так. После смерти мамы ты заменил мне семью.
— У тебя есть отец, и он любит тебя. Своеобразно, не всегда понятно, но любит. Знаешь, после смерти этого мальчика, Бада, я о многом стал задумываться. — Барнс откинулся на подушку и закрыл глаза, словно так ему легче было говорить. — О том, что можно просто не успеть сказать и сделать то, что хочешь и должен. Ведь он так любил ее. Ты себе не представляешь, как он любил мисс Сомерсет. Весь светился от счастья, когда смотрел на нее.
— Ты ошибаешься, — резко возразил Грег. — Бад был парнем Сандры. Она и возненавидела меня, после того как провела со мной ночь в Лайм-Парке. Видно, не могла себе простить, что изменила ему. Впрочем, я не оставил ей никаких шансов. — Он усмехнулся, но усмешка получилась невеселой.
— Не забывай, я провел там целый вечер. Между ними ничего не было.
— Ты уверен?
— Абсолютно.
— Тогда я вообще ничего не понимаю! — вскричал Грег. — Мне тридцать лет, Барнс, и даром время я не терял. Перепробовал всяких женщин — белых, желтых, черных, толстых, худых, всяких. Изучил их вдоль и поперек, благо это несложно. Они еще только начинают думать своим куриным умишком, а я уже знаю о чем. Но этой-то что надо?!
47 
