Кристи сама не заметила, как задремала. Ее разбудил громкий шепот.
С трудом соображая, что происходит, Кристи недоуменно посмотрела на Доминика, с удивлением отметив, что забыла, какие голубые у него глаза. Почувствовав жаркую близость его тела, девушка ощутила странное томление.
На мгновение задержав взгляд на красиво очерченных губах Доминика, она нервно отвернулась. Ее бросило в дрожь при мысли, что она может сейчас обвести пальцем его рот, прижаться к нему губами. Кристи отпрянула, охваченная желанием и страхом одновременно. В молчании, воцарившемся между ними, ей почудилось что-то зловещее.
Она украдкой подняла глаза и увидела, что он читает каждую ее мысль.
— Пойду, принесу тебе чашечку кофе и сандвич.
Житейская приземленность его слов охладила ее воспаленное воображение, и Кристи с трудом выдавила из себя любезную улыбку: губы ее словно закоченели и не желали двигаться.
Оказалось, что Доминик, помимо прочего, — чертовски непростой человек. Откуда такая перемена в его настроении? Час назад он язвил и издевался над ней, а теперь ведет себя так хладнокровно и вежливо, словно Кристи снова стала ребенком, а он — ее обожаемым героем. Но под его внешней любезностью таилась опасность, о существовании которой в детские годы она не могла и подумать. И хотя Доминик сменил агрессию на обходительность, безмятежно рассказывая о годах, проведенных в Америке, Кристи оставалась настороже.
Всякий раз, как он затрагивал тему ее личной жизни, Кристи уклонялась от ответа, не давая втянуть себя в разговор по душам. При этом она с мучительной ясностью осознавала, что в иных обстоятельствах легко уступила бы ему, с радостью вернувшись в русло старых отношений. Доминик в очередной раз продемонстрировал свою колдовскую власть над ней, которую, по большому счету, он никогда не терял. Впрочем, Кристи могла утешиться тем, что немногие из женщин устояли бы перед обаянием этого человека.
Поезд, замедляя ход, подходил к вокзалу Ньюкасла. Доминик неожиданно нахмурился и, не сводя с нее глаз, с прежней циничной усмешкой поинтересовался:
— Ничего не получается, не так ли, Кристи? И у нас нет решительно никакой возможности и далее поддерживать цивилизованные отношения?
Сердце Кристи сжалось от боли, но она нашла в себе силы холодно заметить:
— А что, в этом есть какой-то смысл?
Лицо Доминика потемнело. Резко отвернувшись, он пробормотал сквозь зубы:
— Разумеется, нет, черт возьми!
Он снял с полки коробку с платьем, и Кристи не оставалось ничего иного, как семенить за ним по проходу, а затем по платформе в сторону автостоянки.
В машине по дороге домой Доминик не обронил ни слова, и, хотя Кристи в душе радовалась этому, воцарившаяся тишина раздражала ее. В душе она все еще не могла отделаться от дурацких романтических грез, где союз двоих — не тяжкий крест наказания, а блаженство любовного слияния душ и тел.
Остановив машину около дома Марсденов, он наконец-то заговорил:
— Я зайду, посмотрю, как дела у твоей матери.
Разумеется, Берта была в восторге оттого, что они приехали вместе, а когда узнала, что Кристи и Доминик проделали весь путь от Лондона вдвоем, ее радости не было предела.
— Как, удалось тебе разобраться с проблемами Дэвида? — спросила она дочь, когда отец спустился вниз приготовить кофе.
— Да, мы нашли нужную папку.
— А у Мерил все в порядке?
— Да, насколько это возможно, — сказала Кристи, отворачиваясь от окна, да так и застыла при виде того, как белоснежная рубашка Доминика облегает его мощный торс и как играют мускулы под тонкой материей.
— Что ты имеешь в виду?.. Кристи, ты слушаешь меня?..
Девушка вернулась к реальности. Густо покраснев, она торопливо пояснила:
— Видишь ли… В общем, Мерил беременна.
Раздался негромкий возглас. Обернувшись к Доминику, Кристи заметила, что его губы сжались в тонкую линию, а глаза источают убийственное презрение.
Ее сначала удивила его реакция, и она поняла, в чем дело, лишь тогда, когда он подошел ближе, бросив вполголоса:
— И ты, зная об этом, остаешься его любовницей? Ты хотя бы понимаешь, кто ты после этого, Кристи?
Дура, которая продолжает любить тебя без всякой надежды на ответное чувство! — хотелось крикнуть ей, но многолетняя привычка скрывать свои эмоции взяла верх.
Неестественную тишину, воцарившуюся в комнате, нарушил отец, принесший кофе.