28 
Его голос звучал так безлично, так небрежно, что Рэв хотелось плакать. Порой она невыносимо страдала от того, что Арман безоговорочно согласился считать ее своей сестрой.
— Я рад, — только и сказал он.
Она знала, что он рад, но это была не та радость — горячая, неистовая, которая заполняла их обоих там, у озера. Как давно, кажется, это было! Иногда Рэв спрашивала себя: может быть, не Арману, а ей изменяет память, и не приснилось ли ей все это?
Но, глядя на могилу Поля де Фремона, она осознавала, что все правда. Она увидела ее, когда отправилась нарвать цветов и положить их в фамильный склеп, где похоронили герцогиню. Рэв постояла перед могильным холмиком без цветов и ограды и только усилием воли заставила себя произнести молитву за упокой души де Фремона.
С самого начала, когда к Арману вернулось сознание и он, посмотрев на нее, спросил: «Кто вы?» — у нее возникло чувство, будто она попала в западню, откуда ей никогда не выбраться. Невыносимо думать, что Арман, ее любимый, покоривший ее своей страстью, теперь всегда будет говорить с ней вежливо и учтиво, как брат.
Только приход Антуанетты помешал ей открыться Арману и сказать, кто она такая и что он для нее значит.
— Кто вы? — спросил он, и она тихо, с полуулыбкой любящей женщины ответила ему:
— Я Рэв! Вы помните меня? Рэв!
Она пристально смотрела ему в глаза, но не увидела в них искры узнавания; восхищение или нечто более сильное — да, это она прочла. Но тут в комнату вошла Антуанетта, и Рэв поспешно произнесла роковые слова:
— Я ваша сестра, Рэв де Вальмон.
— Моя сестра! — медленно, с трудом повторил Арман.
— Вам пока нельзя много говорить, месье, — тихо сказала Антуанетта и, обратившись к Рэв, добавила: — Пусть поспит, бедняжка.
Антуанетта поправила ему подушки и отвела Рэв от постели.
— Доктор говорил мне, что такая серьезная рана головы не бывает без последствий. У месье сейчас, должно быть, то, что мы называем «блаженной жизнью», а ведь некоторые после такого удара остаются полупарализованными.
— Ты уверена, что с ним ничего подобного не произошло? — Рэв побледнела.
Антуанетта взяла ее за руки:
— Да все у него будет в порядке, глупышка! Если бы был хоть какой-то намек на паралич, разве я стала бы об этом так говорить? Да, я вас крепко напугала! Очень неловко вышло, но я не могла предположить, что вы так расстроитесь!
— Ничего особенного, — быстро ответила Рэв. — Просто мне тяжело думать, что такой сильный молодой человек — и без движения!
Антуанетта похлопала ее по руке:
— Забудьте о всяких ужасах, что я тут наплела. Месье поправится, и вы его уже полюбили. Вот и хорошо! У вас, детка, так долго не было семьи.
— Потому я так и волнуюсь за него, — пробормотала Рэв, не смея взглянуть на Антуанетту.
— Конечно. Он красавец, ваш брат. Как жаль, что вы не знали друг друга раньше, до того, как его искалечил этот негодяй! Ну, ничего, скоро он встанет и сможет вести переговоры насчет вашего замужества.
— Да, правда… замужество… — Рэв едва шевелила губами.
— Я рада! Все-таки я очень беспокоюсь за вас, моя деточка! Для меня ваше будущее, ваше благополучие превыше всего. Я хочу видеть вас счастливой и устроенной!
Рэв только кивала, чувствуя, как нужно быть осторожной с Антуанеттой. Она ни за что не должна узнать, кто Арман на самом деле. Иначе без колебаний выдаст его, если сочтет, что это для блага Рэв.
Итак, фарс продолжается! Только Арман не может играть в нем свою роль, потому что не знает, что он не тот, за кого его выдает Рэв. Хорошо, хоть никто из обитателей шато не представляет себе жизнь ее брата в Польше.
А вечером приезжает император, но Рэв не боялась за Армана: он считает себя маркизом д'Ожероном и ждет визита Наполеона с тем же интересом и неподдельным любопытством, как любой француз.
Жители деревни буйно, чуть не истерично выражали восторг и обожание. Замок настолько преобразился, что Рэв с трудом его узнавала. Еще не выветрился легкий запах краски, комнаты стали даже нарядней, чем при жизни отца. Прекрасные гобелены, бархатные портьеры и дорогая мебель были представлены в самом выгодном свете, гостиная утопала в букетах, расставленных в хрустальных и фарфоровых вазах, а большой бальный зал был украшен вьющимися по стенам и галерее цветочными гирляндами.
Сделали бы они то же самое для своих прежних королей? Рэв понимала, что обожание императора — это желание боготворить героя. Наполеон высоко вознесся, а победы сделали его почти божественно всемогущим, Франция поднялась, как феникс, из огня революции к славе и успеху, каких никогда раньше не достигала.
28 
