117 
Где-то в складчатых глубинах моего разума — в этих складках еще обычно таится надежда — жила вера, что наши отношения с Шоном еще можно спасти. А как могло быть иначе, если ты любишь человека, если вы произвели на свет новую жизнь? Такие нити не рвутся. Как и любую другую энергию, любовь нельзя рассеять — только перенаправить в иное русло. Сейчас я, вероятно, устремила всю свою энергию на тебя. Но это ведь нормально. Любовь колеблется в каждой семье, перераспределяясь между членами. На следующей неделе я могу сосредоточиться на Амелии, еще через месяц — на Шоне. Когда суд окончится, он вернется домой. И всё будет по-старому.
Других вариантов не было. Точнее, другой вариант был недопустим — тогда мне пришлось бы выбирать между твоим будущим и своим собственным.
Второе письмо написать было сложнее.
Дорогая Уиллоу!
Я не знаю, когда ты прочтешь эти строки и что уже успеет произойти к тому времени. Но я должна это написать, потому что ты заслуживаешь объяснения, как никто другой. Ты самое большое чудо в моей жизни — и самая страшная моя боль. Не потому что ты больна, а потому что я не в силах тебя излечить. И мне невыносимо горько смотреть на тебя, когда ты осознаёшь, что не сможешь сделать в этой жщни очень многого.
Я люблю тебя и буду любить всегда. Возможно, люблю тебя сильнее, чем следовало бы. Это единственное мое оправдание. Я считала, что если буду любить тебя достаточно сильно, то смогу свернуть горы. Смогу научить тебя летать. Мне было неважно, как это случится, главное, чтобы это всё же случилось. Я не думала о том, кого я могу ранить, — только о той, кого могу спасти.
Когда ты впервые сломала косточку у меня на руках, я плакала без остановки. Все эти годы я, наверное, силилась извиниться за то мгновение. И поэтому сейчас обратной дороги нет, хотя порой я очень хочу остановиться. Тем не менее не бывает ни минуты, чтобы я не беспокоилась о том, что из происходящего сейчас ты вспомнишь через много лет. Наши ссоры с отцом? А может, как твоя сестра изменилась до неузнаваемости? Или в памяти останется лишь тот день, когда мы с тобой целый час следили за улиткой, ползущей по нашему крыльцу? Или как я вырезала бутерброды в форме твоих инициалов? Вспомнишь ли ты, как, спеленав тебя после ванны, я сжимала тебя в объятиях чуть дольше, чем нужно было, чтобы вытереть всё тело?
Я всегда мечтала о том, как ты заживешь самостоятельно. Я представляю тебя врачом — скорее всего, потому что часто видела тебя в больнице. Я представляю себе мужчину, который безумно полюбит тебя, и, возможно, даже ребенка. Ребенка, за которого ты будешь сражаться также бесстрашно, как пыталась сражаться за тебя я.
Я не могла представить одного: как ты отсюда попадешь туда. Но однажды мне дали все необходимые стройматериалы, чтобы возвести этот мост. Я слишком поздно осознала, что мост этот будет построен из шипов и не выдержит нас всех.
Хорошие и дурные воспоминания никогда не пребывают в равновесии. Не знаю, почему я привыкла мерить твою жизнь моментами опасности — операциями, переломами, несчастными случаями, — а не моментами умиротворения. Возможно, я пессимистка. Возможно, реалистка. А возможно, всего лишь мать.
Ты всякое будешь слышать обо мне — и правду, и неправду. Важно лишь одно: я не хочу, чтобы случился еще один разлом.
Особенно если он будет не в кости, а в наших отношениях. Потому что против таких разломов, боюсь, медицина бессильна.
Шон
Я терял деньги, как раненые теряют кровь.
Начнем с того, что из зарплаты мне нужно было выплачивать кредиты за дом и машину и пополнять кредитку. Но теперь вся наличность, которую удавалось скопить, шла на мотель, сорок девять долларов за ночь. Здесь я жил с того дня, как Шарлотта накинулась на меня на глазах у ремонтной бригады.
Поэтому когда Шарлотта сообщила, что в пятницу уезжает с девочками на конвенцию по ОП, я наконец выселился из мотеля и вернулся в собственный дом.
Вот только странно было возвращаться туда чужаком. Знаешь, когда приходишь в чей-то дом, то обязательно чувствуешь особенный, неповторимый запах — иногда свежего белья, иногда хвои. Люди, которые там живут, не замечают этого запаха, но стоит надолго уехать и возвратиться — и они оказываются в том же положении, что и гости. В первую ночь я бродил по дому, впитывая знакомые детали обстановки: расшатанную балясину перила, которую я так и не приделал; стадо плюшевых игрушек у тебя на кровати; бейсбольный мяч, который я поймал еще в девяностых, когда ездил с компанией копов в Бостон на стадион Фенвэй-Парк. Этот мяч тогда принес победу «Ред Соке», они играли против Торонто. И всё благодаря Тому Брунански.
117 
