У Скай на этот счет имелось другое мнение: она полагала, что причина его неудач кроется в его впечатлительности. Часто случалось так, что мнение владельца галереи напрямую зависело от того впечатления, которое на него произвела личность художника: если Джулиан считал, что перед ним человек незаурядный, он готов был поверить, что и в работах его присутствует искра Божья.
В общем, Скай заявила, что Рихтер не видит дальше своего носа.
Мэтр попытался ее урезонить. По мнению Джулиана, ей следовало благодарить судьбу за то, что она имеет счастье работать в его галерее. Скай тотчас запальчиво напомнила, что он извлек немалую выгоду из большинства ее открытий, отказался повысить ей гонорар, несмотря на огромный вклад в процветание галереи, дурно обращался со всеми ее находками (и делал это ей назло — так она считала), а кроме того, нанес ей публичное оскорбление. Оно-то и стало последней каплей: узнав, что он неуважительно отозвался о ней в прессе, Скай тут же уволилась.
Вскоре его покинули и несколько художников. Из признанного короля в мире искусства Рихтер превратился, по словам одного умника, в «хитрого манипулятора с сомнительной тактикой ведения бизнеса».
Отбросив мрачные мысли и списав свои промахи на свойство американцев выискивать изъяны у ярчайших звезд и получать от этого удовольствие, Джулиан взглянул на часы. Десять минут. Он занервничал. Может, зря он отказался провести предварительную распродажу, как всегда это делал перед открытием выставки?
К семи часам приехали Хилтон Крамер, Джед Перл, Кельвин Томпкинс и другие критики. К ним присоединилась и журналистка из отдела светской хроники «Нью-Йорк дейли» — Нина Дэвис. Ее присутствие символизировало для Джулиана общую ситуацию в искусстве восьмидесятых. Само по себе оно стало играть второстепенную роль на мировой сцене. Теперь гораздо важнее, кто присутствует на выставке, во что одет, с кем и о чем говорят. У Рихтера эти перемены вызывали глухое раздражение. Кто уполномочил эти бульварные газетенки судить о высоком искусстве? Кто дал им право определять репутацию галереи и ее владельца?!
Впрочем, наплевать ему на эту светскую сплетницу! Сегодня для него нет никого важнее Изабель де Луна.
В ожидании ее приезда он в который уже раз пожалел о том, что ему не удалось сохранить с ней интимные отношения. Джулиан терпеть не мог проигрывать, особенно если это касалось его мужского самолюбия. Такие промахи моментально раздувались в его сознании до астрономических размеров, перекликаясь с отцовскими заповедями.
Генри Рихтер был эталоном, по которому Джулиан сверял свою жизнь. Дома Генри выступал горячим сторонником морали, а за пределами семьи предавался разгулу. Кичась своим образцово-показательным браком и хвастаясь им направо и налево, он тут же нашептывал скабрезные шуточки на ухо очередной любовнице. Он требовал от сыновей жить по законам совести, а сам безнаказанно дурачил и обманывал партнеров по бизнесу. И если братья Джулиана старались поступать в соответствии с отцовскими заповедями, то жизнь самого Джулиана зеркально отображала жизнь Генри.
В годы его молодости неразборчивость в связях считалась нормой. Чем больше у тебя перебывало женщин, тем больше очков ты заработал — отец может гордиться своим сыном. Но Генри как-то вскользь обмолвился, что с каждой хрюшкой спать — не велика доблесть. Уязвленный Джулиан немедленно поднял планку своих предпочтений и стал выбирать женщин в отцовском вкусе.
Так прошла юность, и наступила зрелость. Смерть Генри и пугающая перспектива подхватить какую-нибудь болезнь заставила Джулиана изменить правила игры. Убедившись, что в его кругу важно не что делать, а с кем, он принес количество в жертву качеству. Изабель де Луна стала бриллиантом в его коллекции, и все же, как он ни старался, повторить ночь страсти ему не удавалось. Это его беспокоило. И странное дело — возбуждало. Но главным образом оскорбляло как мужчину.
Когда-то давным-давно ему уже доводилось получать отказ, но в конечном итоге он подчинил себе ту женщину. Покорит и Изабель.
Изабель терпеть не могла присутствовать на собственных выставках и наблюдать, как зрители обсуждают ее картины. Была бы ее воля, она с удовольствием осталась бы дома. Тем не менее она прибыла точно в назначенный срок — в четверть восьмого — и тотчас направилась в офис Джулиана, чтобы дать эксклюзивное интервью представителям прессы. Она ответила на вопросы, касающиеся основной темы ее новых работ: «Я перешла от темы рассвета к ночной темноте, поскольку жизнь складывается из смены дня и ночи».