– Погнали, – храбро насупился я, закрутил короткие усы, проверил пистолеты, бебут и решительно шагнул к трубе. – Но вы всё ж таки первыми!
Кровососы разулыбались, перемигнулись, чем вызвали у меня новую кучу подозрений, но поочерёдно сиганули в трубу с визгом и гиканьем. Я прислушался, шум стих быстро, значит, добираться недалеко…
– А дверь за вами закрывать, стало быть, мне? – Я огляделся, ещё раз бросил прощальный взгляд на высоко висящего Прохора (вроде спит), осторожно влез в трубу, пытаясь упираться ногами, и, кое-как опуская крышку, резко бухнулся вниз!
Пролёт внутри металлической трубы – в темноте и тесноте, с неожиданными поворотами и вольтами – не доставляет никакой радости, кроме клаустрофобии и укачивания на корню. Но буквально через пару минут, показавшихся мне вечностью, я вылетел на свет в маленькую пещерку, прямо в объятия довольных упырей. От их трупного запаха изо рта меня вдобавок едва не вырвало…
– Эка ты позеленел, казачок, – заботливо подкатился Моня. – Может, тебе сунуть два пальца в рот, стошнит, полегчает…
– А хошь, я те два пальца суну, чё свои-то пачкать? – с неменьшей заботою в голосе добавил Шлёма.
– Себе засунь… знаешь куда…
Упыри понятливо закивали. Я сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, помня о том, что проявлять физическую слабость в присутствии нечистой силы всегда чревато, и попытался побыстрее взять себя в руки. А то кто их знает, хитромордых, сколько они ещё будут ко мне дружелюбны? Слава тебе господи, хватало мозгов понимать, с кем нахожусь рядом, куда прусь и что меня там в перспективе ждёт. Поверьте, если б не Катя, хренушки б меня ещё раз добровольно под землю заманили. Накушался, спасибо, больше не лезет, сами не подавитесь…
– К городу обходными путями пойдём. Тревожно у нас, на площади чумчару мёртвого нашли, а энто знак недобрый, – поочерёдно трещали мои проводники, пока узкая тропинка вела нас нешироким проходом в серой горной породе. – Им же сюда ходу нет. Через арку ни один охранник не пропустит. А бесы, они хоть и недалёкие, но храбры, как психи, сам знаешь, и стрелять дюже любят! Вот и гадай. Кто чумчару беззаконного приволок? Кто ему горло разгрыз? Кто мизинец отрезал?
«Дзынь-бульк!» – звонко щёлкнуло у меня в мозгу на манер попадания с пяти шагов кусочком сахара дядюшке в кружку с кофе, когда просит подсластить. Я натренировался быстро ценой двух месяцев дядиного мата и получения бесценного опыта отстирывания генеральского мундира, а звук запомнился…
– Говорите, горло перегрызено и мизинец отрезан? Да ведь так же и пастушок на селе найден был. Прохор решил, что это волк, мы на него и охотились!
– Подозрительное дело, – мрачно сощурился Шлёма. – Это что ж, вроде как вы нам сверху своих волков опозоренных запускаете? Не по-соседски будет…
– Балбес ты и есть. Не о том хорунжий толкует, а про то, что одна беда у нас. Хозяйка так и напутствовала, дескать, спасти нас может тока Иловайский!
– Серьёзно, вот так и сказала?! – не поверил своему счастью я.
Упыри закивали.
Моему внутреннему взору предстала трогательная картина – кареокая Катенька в белом платье, под персидской фатою, встречает меня караваем хлеба, стопкой немировской водки, долгим поцелуем в уста и прощением, дескать, ладно уж, кастрировать я тебя не буду. До чего ж приятственное зрелище-э…
Далее мы шли полутёмным проходом почти бегом, на ходу обсуждая произошедшие в Оборотном городе события. Когда мы с денщиком так ловко ушли на белом арабском жеребце, Хозяйка «впала в ярость»! То есть, по словам очевидцев, обернулась бурей с громом и молниями и, дождавшись, чтоб все попрятались, без проблем вернулась в свой дворец, за кованые ворота.
Местные преисполнились к ней ещё большим уважением, преданно шепчась, что «ежели б не Хозяйкино чародейство, так тот казачок убийственный, поди, и город бы с краю подпалил, всех ведьм, вне возрасту, по три раза опозорил, а бесов рогатых по музеям в спирту запродал!». Ведьмы, правда, почему-то огорчились, но все прочие были рады, что обошлось… Пели и плясали.
Моня и Шлёма, как мои принародные заступники, отделались устным порицанием. Могли бы и побить, планировали даже, да прособирались и забыли…
Наутро город уже жил прежней жизнью. Павлушечка (идиотское имя для громилы-мясника!) пытался выбраться наверх в поисках новых поставщиков мяса, но, ещё не дойдя до окраины, выдохся и, тяжело дыша, поплёлся обратно. На меня он по-прежнему в обидах, хотя сформулировать их чётко не берётся. Обижен, и баста, но если сам вернусь, извинюсь за всё и лягу на плаху, то в один миг всё простит и нарубит так, что приходи кума любоваться!