32 
— Ножку позвольте. — Ближайшего я заарканил под щиколотку, рванул на себя и свалил жёстким ударом локтя в нос. Второго наискось перекрестил плетью по лицу и добавил коленом между ног. Что, не нравится, нехристи? — А ну подходи первый, кому зубы жмут! — только и спросил я у оставшихся, пока они, ворча, отступали. Ага, из того же перелеска спешили ещё трое, значит, я их неправильно подсчитал.
Ну, делать нечего, придётся бить… Головой об ствол!
— Раз у упырей получилось, то уж у меня и подавно. — Под растерянные взгляды чумчар я с места бросился на старый тополь и что было сил боднул лбом тот самый сучок. Хорошо не промахнулся, а то бы доставил кулинарную радость иммигрантам…
— Ты чё там так долго? — помогая мне подняться, заботливо спросил Моня. — С чумчарами общался? Так зря, ей-ей зря, они себя учёбой не угнетают, воспитания никакого, школьная доска и то, поди, образованней.
— Они видели, как я сюда… попал?
— Видели, знамо дело, — поддержал Шлёма, расплываясь в широкой улыбке от одного кривого уха до другого, поцарапанного. — Вот сей же час башками деревянными по твоему примеру тополь безвинный бодают… А только сказано же, им в Оборотный город ходу нет!
Я отряхнулся, сунул нагайку за голенище и огляделся. Ну что можно сказать — знакомый подземный мир во всей красе. Широкие дороги в мелком щебне, высокий сводчатый потолок с блестящими слюдой камушками, вдалеке беломраморная охранная арка, снимающая личины, а за ней едва различимые в золотистой дымке высокие шпили Оборотного города. Красотища!
К пребыванию под землёй я уже, образно выражаясь, привык. Ничего такого особенного в этом нет, если, конечно, не задумываться, на какой ты глубине. Я, к примеру, клаустрофобией не страдаю и не наслаждаюсь. Мы, казаки, вообще быстро ко всему приспосабливаемся. И к словечкам Катиным новым, и к подземельям этим в каменных полусводах, и к сумеречному свету, и к высокой арке вдали, и к…
— Ложись! — не своим голосом взвыл я, силой опрокидывая упырей носом в щебень. И вовремя: первый выстрел картечными шариками из старинного дробовика просвистел над нами, как рой обозлённых пчёл, не догнавших жулика-медведя!
— Смазал, бес, — выплюнув пару камушков, прокомментировал Шлёма. — А чё ты, хорунжий, нас повалил, он же тока в тебя целился?
— Знаю, но там не пуля, а крупная дробь, охват выстрела россыпью на два-три шага в стороны. Могло и зацепить…
— Благодарствуем, — тепло признали оба. — Не зацепило, тока морды щебнем покорябало. Ну да то мелочь несерьёзная… Пошли, что ль?
Я поднял голову и присмотрелся. Не дойдём, бес наверняка успеет перезарядить и пальнёт уже в упор. Что же делать?
— Поползём, — решил я.
— Это как?
— По-пластунски. Рассыпься по углам и делай как я.
Упыри понятливо кивнули, откатившись вправо и влево. Я поправил папаху, распластался по земле, как лягушка под быком, и, вихляясь словно уж вправо-влево, пополз вперёд. Через минуту сообразил, что характерного шороха рядом не слышно, скосил глаза и тихо ахнул про себя. Моня и Шлёма ползли по вертикальным стенам, цепко держась когтями рук и ног! Тьфу ты, ещё в страшном сне такое приснится… Глаза горят, уши торчком, клыки хищно оскалены, как у двух уродливых кошек, подкрадывающихся к храброму воробышку с древним охотничьим дробовиком!
А вот охранничек, кстати, занервничал, мне было видно, как он беспокойно высовывал рогатую башку из маленького окопчика под аркой, лихорадочно работая шомполом и явно не зная, как же в нас теперь стрелять. Учись, служивый, сейчас мы тебе тут пластунскую школу продемонстрируем…
— Братцы, — по привычке предупредил я неизвестно кого (ибо какие ж мне кровососы братцы?), — как только пальнёт — бросайтесь скопом! Но не убивать охранника, придушите слегка и ружьё выкиньте подальше.
— Слушаимси, вашвысокобродь! — дружно раздалось справа и слева.
Бес выставил ствол, неуверенно выбирая из нас самую желаемую мишень. Угадайте, на ком он в конце концов определился? Правильно! А мне и гадать не пришлось…
— Не спеши стрелять, служивый, дай хоть слово сказать. — Я встал, выпрямился во весь рост и безбоязненно шагнул вперёд.
— Ща шмальну, казачок! — честно предупредил охранник.
Я поднял обе руки вверх, показывая свои мирные намерения, хотя прекрасно знал, что бесу оно без особой разницы. По-видимому, мечта укокошить хорунжего передаётся у них по цепочке от одного к другому специальным приказом при выходе на дежурство. И повторяется себе под пятачок в течение дня раз двести — триста, как буддистская мантра у калмыков…
32 
