Они вошли в вестибюль с мраморным полом, тут же одетый в смокинг помощник управляющего вышел из-за конторки у входа и поздоровался с комиссаром, назвав его по имени:
— Dottore Брунетти. Синьора. — Он поклонился, отчего в его красном поясе образовалась аккуратная поперечная складка. — Ваше посещение — большая честь для нас. Ваши знакомые — в ресторане. — Махнув рукой так же грациозно, как поклонился, он указал в правую сторону, на единственный лифт, который ждал с открытой дверью. — Пройдите, пожалуйста, сюда, я провожу вас.
Паола схватила мужа за руку и крепко сжала ее, чтобы он не вздумал заявить, что они и без того прекрасно знают дорогу. Все трое втиснулись в крошечную кабинку лифта и любезно улыбались друг другу, пока лифт поднимался на верхний этаж.
Лифт с грохотом остановился, помощник управляющего распахнул двустворчатую дверь и придерживал ее, пока Брунетти и Паола выходили, потом провел в ярко освещенный ресторан. Войдя, Брунетти огляделся, проверяя, где здесь ближайший выход и кто из присутствующих потенциально способен на насилие, — осмотр, который он совершал машинально, входя в любое общественное помещение. В углу у окна с видом на Большой Канал уже сидели его теща и тесть, а также их друзья Пасторе, — пожилая чета из Милана. Они были крестными отцом и матерью Паолы и старыми друзьями ее родителей, так что любая критика или упрек в их адрес были невозможны.
Когда Брунетти с Паолой подошли ближе к круглому столу, оба пожилых синьора, одетые в темные костюмы, совершенно одинаковые по качеству, но разные по цвету, поднялись. Отец Паолы поцеловал дочь в щеку, потом пожал руку Брунетти, а доктор Пасторе склонился к руке Паолы, а потом обнял Брунетти и расцеловал его в обе щеки. Это проявление близости всегда смущало Брунетти, потому что рядом с этим человеком он всегда чувствовал себя не в своей тарелке.
Среди всего прочего, что портило эту трапезу, этот ежегодный ритуал, который Брунетти унаследовал, женившись на Паоле, было одно обстоятельство: неизменно выходило так, что меню обеда составлял доктор Пасторе. Конечно, доктор был внимателен, он выражал надежду, что никто не возражает против того, что он берет на себя смелость заказать обед, ведь одному сезону соответствует одно блюдо, а другому сезону — другое, для трюфелей, к примеру, сейчас лучшая пора, первые грибы только что начали появляться. И он всегда был прав, и еда всегда была восхитительна, но Брунетти не нравилось, что ему не позволяют заказать то, что ему хочется, пусть это даже окажется не таким хорошим, как блюдо, которое они только что съели.
Каждый год он корил себя за то, что ведет себя как последний дурак и тупица, и все равно не мог заглушить раздражение, которое настигало его, когда оказывалось, что все уже заказано, а с ним не посоветовались. Мужское начало против другого мужского начала? Разумеется, и ничего более.
Вопросы вкуса и кухни не имеют к этому никакого отношения.
Раздались обычные комплименты, потом обсуждали, кто куда сядет. В результате Брунетти оказался спиной к окну, доктор Пасторе слева от него, а отец Паолы — прямо напротив.
— Как приятно снова видеть вас, Гвидо, — сказал доктор Пасторе. — Мы с Орацио как раз говорили о вас.
— Полагаю, плохое, — сказала Паола и рассмеялась, но потом отвлеклась на свою мать, которая щупала ткань ее платья — явный признак, что платье все-таки новое, — и на синьору Пасторе, которая так и сидела, держа Паолу за руку.
Брунетти вежливо и вопросительно взглянул на доктора.
— Мы разговаривали об этом американце. Вы ведь ведете расследование, да?
— Да, Dottore, веду.
— И кому это понадобилось убивать американца? Он ведь был военный, верно? Ограбление? Месть? Ревность? — Поскольку доктор был итальянцем, в голову ему ничего больше не могло прийти.
— Возможно, — сказал Брунетти, одним словом ответив на все пять вопросов. Он замолчал, поскольку два официанта подошли к столу с двумя большими блюдами, с ассорти из морепродуктов. Они предлагали блюда, обслуживая каждого по очереди. С безразличным видом, больше интересуясь убийством, чем едой, доктор подождал, пока всех обнесут, пока все похвалят поданные блюда, и тогда только вернулся к теме разговора:
— Есть какие-нибудь идеи?
— Ничего определенного, — ответил Брунетти и съел креветку.
— Наркотики? — спросил отец Паолы, демонстрируя большую осведомленность, чем его друг.