27 
Она сглотнула комок в горле, удивляясь, почему стук ее сердца не беспокоит ребенка.
— А осязание ты производишь посредством поцелуя?
Никогда раньше не видела она такой чувственной улыбки.
— У каждого свой способ осязания.
Она не должна терять рассудок, хотя бы то, что от него осталось. Пора сказать ему...
— Вчера я была не в своем уме...
Он не желал выслушивать сожаления. Не сейчас. Сначала надо избавить ее от них.
— Зато я был в своем уме, — тихо прервал Слейд.
В самом деле, они не два подростка, напившиеся и отправившиеся в Мексику, чтобы скоропалительно пожениться. Они взрослые, самостоятельные люди, каким-то образом умудрившиеся заключить брак на больничной койке. Слишком эксцентрично, чтобы выразить словами.
Да, никакие слова ясности тут не внесут. Шейла внимательно посмотрела на Слейда. Выглядел он нормальным, но сомнения у нее оставались.
— Ты пытаешься сказать мне, что все еще хочешь создать семью?
Его улыбка стала шире.
— Как у меня получается?
Почему каждый раз, оказываясь рядом с ним, она совершает безрассудные поступки?
— Слейд, по-моему, ты безнадежно романтичен...
— Я смотрю на это практически, — возразил он. Брови Шейлы поднялись так высоко, что скрылись под челкой. — У нас все получится. Мы сделали ребенка...
Шейла всегда считала, что за прегрешения не обязательно надо расплачиваться пожизненным заключением.
— Из этого не следует, что остаток жизни мы должны провести вместе.
— Только остаток жизни? — Ему удалось сохранить серьезное выражение лица. — Я не легко принимаю на себя обязательства, но когда принимаю — не отказываюсь от них. Я думал о вечности. Мне кажется, тебе очень пойдут крылья.
Его глаза поддразнивали, и Шейла не могла понять, говорит он серьезно или шутит, чтобы успокоить ее.
В свою защиту она смогла привести лишь старую поговорку:
— Быстрая женитьба — долгое раскаяние.
Он отмахнулся от неблагоприятного прогноза.
— В моей жизни остается мало места и времени для раскаяния.
Он что, работает над своим обаянием или оно у него врожденное?
— Ты дал мне год.
Прозвучало почти как приговор к тюремному заключению, если бы только она не таяла от присутствия тюремщика.
Слейд согласно кивнул. Он убедит ее в том, что они все сделали правильно, гораздо быстрее.
— Да, воспользуйся им.
Его взгляд задержался на ней. Голубая ночная сорочка, явно не больничная, соскользнула с плеча, и он с трудом подавил желание снова коснуться ее кожи. Но скоро, очень скоро... пообещал он себе.
— Или ты боишься, что тебе понравится эта идея?
Она вспомнила, как всегда думала о браке: тюрьма, в которую запирают людей, и они становятся несчастными. Нет другого объяснения тому, почему ее родители так мало времени проводят вместе.
— Это не идея, это институт...
Институт брака они в ту ночь не обсуждали. Он почувствовал себя обязанным исправить ее, видимо, очень печальные представления о браке:
— Из институтов людей выпускают. А у меня нет ни малейшего намерения отпускать тебя, Шейла. — Он играл ее волосами, но в голосе не было и следа игривости. — Ты можешь жить так, как захочешь. Я не собираюсь ничего менять в тебе, — честно сказал он и вдруг улыбнулся. — Только никаких свиданий.
Он чуть не поймал ее, но она сорвалась с крючка:
— Слейд, будь серьезным...
Взяв ее лицо в ладони, он снова поцеловал ее, обещая страсть, ждавшую их впереди. Страсть, с которой она уже познакомилась. Затем, оторвавшись от ее губ, он встал.
— У меня медовый месяц, док. Имею право быть несерьезным, пока не вернусь на работу. О, чуть не забыл...
С нарастающим удивлением Шейла проводила его взглядом до двери. Через секунду он вернулся с огромной корзиной разноцветных роз, которую намеренно оставил в коридоре. Под мышкой он держал громадного розового кролика с гигантскими болтающимися ушами.
Шейла смотрела на подарок и чувствовала, как улыбается, несмотря на все усилия сдержать улыбку. Черт побери, он, оказывается, еще и мил. Это нечестно.
— Кто ты?
Поставив корзину на столик и посадив кролика на стул, Слейд расправил плечи и браво доложил:
27 
