Особенно,... 
62 
Шел легкий снежок, Вернон посмотрел вверх, большие снежинки кружили в небе и мягким ковром стелились на землю. Он приближался к своему городку, Маркусвиллу, где знал каждую улицу, каждое дерево, он жил здесь столько, сколько себя помнит.
Они пытались оживить его, по крайней мере, они делали вид, чтобы со стороны казалось, что они пытаются.
Никто из тех, кто вблизи следил за ними, не смог бы потом описать это иначе, как попытку сделать все ради спасения человека.
Гринвуд делал Джону интубацию, благодаря чему тот получал необходимый кислород, одновременно Биркоф делала ему массаж сердца.
Один из них потом позвонил и попросил доставить дефибриллятор, и охранник примчался с ящиком, сердцу Джона необходимо дать сильный электрический импульс.
Они много говорили о минимизации электрошока, о том, что ему достаточно будет одного-единственного разряда, а затем, ссылаясь на прямую линию на ЭКГ, констатировали — никаких сокращений.
Последняя инъекция, они сделали ее прямо в сердце, точно куда следовало, но в шприце был физраствор, а не адреналин.
В какой-то момент Вернон, которому все это казалось невероятным, хотя он стоял совсем рядом, почувствовал даже гордость и смутился.
Его задачей было подладить показания ЭКГ.
И он справился с этим при помощи пары кусков пластиковой пленки.
Накануне вечером он вырезал тонкие прозрачные кусочки точно по размеру электродов. Оказалось, это проще простого — прикрепить их к внутренней стороне электродов и таким образом создать невидимую преграду и обмануть измерительный прибор, так что когда они касались обнаженного тела, то не воспринимали удары сердца Джона.
Маркусвилл только что проснулся, когда Вернон под падающим снегом шел по маленьким улочкам, он видел семьи, собравшиеся за кухонным столом, свечи, все еще стоящие на окнах, хотя Рождество уже давным-давно миновало. Было время завтрака, дети торопливо ели свои хлопья, а их родители носились вокруг, пытаясь одеть их и одеться сами. Поглядывая на эти маленькие домики с маленькими газонами, он на миг, всего лишь на миг, ощутил себя изгоем, он не часть целого, у него нет семьи за тюремными стенами, о которой заботишься, вместе с которой живешь.
Джон умер там, на полу камеры. Те, кто ни о чем не подозревал, ничего другого и не увидели. Они объявили его умершим. Гринвуд громко произнес: «Джон Мейер Фрай умер в 9.30 в исправительной тюрьме Южного Огайо в Маркусвилле, а Биркоф стояла рядом, медленно кивала и старалась изобразить беспомощность и разочарование, как они и договаривались заранее.
В их распоряжении было восемь минут.
Протяни они дольше, сердце Джона сильно бы пострадало.
В своем отчете они потом объяснили, что неприятный инцидент вызвал большое волнение среди заключенных и что они не хотели осложнять дело, опасаясь, что подобное событие может подтолкнуть других приговоренных к бесчинствам: всегда трудно предугадать реакцию тех, кто стал свидетелем внезапной смерти, особенно в тюрьме, среди осужденных, которые и сами ждут смерти.
Поэтому они поспешили убрать тело прочь из восьмой камеры — подальше от заключенных восточного блока.
Каждые две минуты, пока они шли по тюремным коридорам, Биркоф склонялась над носилками, приближая свой рот ко рту Джона, и, когда была уверена, что никто не видит, делала ему искусственное дыхание — так она украдкой вентилировала его легкие, которые были по-прежнему совершенно парализованы.
Когда потом они оставили его в холодильной комнате морга, всем стало не по себе.
Но у них не было выбора. Джону пришлось лежать там, в том ледяном помещении, Гринвуд и Биркоф объяснили, что должны поскорее снизить уровень метаболизма, чтобы организм потреблял меньше кислорода.
Вернон долго, сколько мог, простоял в дверях холодильной комнаты.
Сколько лет прошло с тех пор, как он побывал там в первый раз! Он подсчитал — больше двух десятков, но ни разу с тех пор, как он стал брать бюллетень, чтобы не присутствовать при казнях. Каждый умерший, которого Вернон знал, охранял и заботился в отделении, попадал в конце концов сюда, — пустая оболочка, он всегда считал, что нужна еще одна комната — для душ, отлетевших от тел.
Он стоял и смотрел на недвижное тело, которое то приходило в сознание, то погружалось в забытье, на тело, которое не могло пошевелиться и не понимало, что, собственно, происходит. Ужас, тот чертов ужас, который все трое легко могли себе представить, должен был охватить Джона, как только они закроют дверь: проснуться одному-одинешеньку в холодильной комнате, не знать, жив ты или мертв, медленно, по чуть-чуть, вспоминать фрагменты произошедшего и все же не понимать, что к чему.
62 
