Последние отзывы

  101  

Поскольку и тот и другой лидеры приготовили линии своего поведения (у каждого для этого были и время и возможности), то проблемы, как именно скрывать, истину, не было. Безусловно, оба лидера испытывали боязнь разоблачения, ибо на карту было поставлено слишком многое; может быть, замеченное всеми волнение Кеннеди в тот момент, когда он приветствовал Громыко, и проявляло ту самую боязнь. Его ставка (а соответственно и боязнь) была больше, чем у русского министра. США все еще пребывали в нерешительности относительно своих дальнейших планов. Не было даже окончательной информации о том, сколько именно ракет размещено и в какой стадии готовности они находятся. Советники президента считали, что ему нужно держать информацию разведки в тайне, поскольку, если бы Хрущев узнал об этом, то у русских появилась бы реальная возможность тактического преимущества. Как говорит Мак-Джордж Банди, «различие именно в том и заключалось (я почувствовал это уже тогда и чувствую по сей день), что русские продемонстрировали свою ложь всему миру и самым неуклюжим образом» ^[222]. Советам надо было выиграть время для завершения строительства своих баз, однако, если бы американцы узнали о них в тот момент, особой опасности для них в этом не было; всем было ясно и так, что американские разведывательные самолеты U-2 все равно раньше или позже обнаружат эти базы, если еще не обнаружили.

Но даже если ставки были равны, Кеннеди все равно мог испытывать боязнь в гораздо большей степени, ибо, возможно, не был так уверен в своих способностях ко лжи, как советский министр. Такой практики, как у Громыко, у него явно не было. Кроме того, последний чувствовал себя более уверенно еще и потому, что, скорей всего, разделял точку зрения Хрущева, сформировавшуюся год назад во время саммита в Вене и выражавшуюся в том, что Кеннеди, мол, не очень крепок.

Помимо гораздо более сильной боязни разоблачения, у Кеннеди был тяжелее и груз скрываемых эмоций. Как я уже цитировал выше, президент на протяжении всей встречи испытывал чувства удивления, восхищения и неприязни. Его могла бы выдать утечка информации о любой из этих эмоций, поскольку в том контексте любая оплошность говорила бы о том, что истинное положение дел американцам известно. С другой стороны, Громыко мог испытывать восторг надувательства, что только подтверждается сообщениями о его непривычной веселости по уходе из Белого дома.

И все же рассчитывать на утечку информации и проявление признаков обманаособо не могла ни та ни другая сторона, поскольку и с той и с другой стороны действовали люди весьма опытные и обладавшие определенными личными свойствами, позволявшими им скрывать любые эмоции. И все же повторюсь: у Кеннеди этих эмоций было больше, он был менее умел и менее уверен в себе. Культурные и языковые различия могли прикрыть его промахи, однако советский посол вполне мог их заметить. Высокообразованный, много лет проживший в Америке, свободно владеющий языком и отлично изучивший особенности национального поведения, Добрынин имел еще и то преимущество перед президентом, что был скорее сторонним наблюдателем, чем прямым участником беседы. Правда, в таком же положении находился и посол Томпсон.

В то время как у меня есть много возможностей изучить описания этой встречис американской стороны, информация со стороны Советов практически отсутствует, и потому нет возможности решить, знал Добрынин правду или не знал. Сообщение о том, что он выглядел ошарашенным и явно потрясенным, когда спустя четыре дня госсекретарь Раск поставил его в известность об обнаружении на Кубе советских ядерных ракет и установлении американской морской блокады, может служить доказательством того, что Добрынин действительно ничего не знал ^[223]. Если собственное правительство не сообщило ему о размещении ракет, то такая реакция на заявление госсекретаря вполне естественна. Хотя, если он знал и о ракетах, и их обнаружении американцами, он мог быть потрясен и просто ответными военными мерами США. Большинство аналитиков сходятся на том, что русские не ожидали от Кеннеди столь решительных ответных действий.

Но моя задача не в том, чтобы выяснить, был ли раскрыт обман Кеннеди, а в те чтобы объяснить, почему и как он мог быть раскрыт, несмотря на сложность этой задачи. Говорят, Кеннеди не смог обнаружить в речи Громыко никаких промахов, но ему и не было нужды их обнаруживать, поскольку доказательства уже лежали у него в столе. Вооруженный этим обстоятельством, он мог даже восхищаться умением Громыко.

  101