117 
— И?
— Глупая история.
— Я всегда считала, что грустная.
— Глупая, — повторяет Джейкоб, — потому что ему не следовало доводить эксперимент до конца.
Я сажусь рядом с ним. В романе Чарли Гордон, умственно отсталый мойщик машин, в результате хирургического вмешательства начинает умнеть. Коэффициент его умственного развития увеличивается в три раза, но в конечном итоге эксперимент проваливается и уровень интеллекта Чарли падает ниже первоначального.
— Почему? Ему привелось понять, чего он лишен.
— Но если бы он не согласился на эксперимент, то никогда бы и не узнал, что чего-то лишен.
Когда Джейкоб говорит подобные вещи — режет правду-матку, в которой не каждый может признаться самому себе, не говоря уж о том, чтобы произнести вслух, — он кажется мне более рассудительным, чем любой из моих знакомых. Я не верю, что мой сын сумасшедший. Я не верю и в то, что его синдром Аспергера — недееспособность. Если бы не синдром, Джейкоб не был бы тем ребенком, которого я так неистово люблю. Ребенком, который смотрит со мной «Касабланку» и может наизусть прочесть все диалоги Боги. Ребенком, который помнит список покупок, если я нечаянно забуду его на кухонном столе. Ребенком, который никогда не игнорирует мои просьбы, если я прошу принести из сумочки кошелек или сбегать наверх и взять бумагу для принтера. Хотела бы я иметь ребенка, который бы не так боролся и прокладывал в жизни дорогу, встречая меньшее сопротивление? Нет, тогда этот ребенок не был бы Джейкобом. Когда речь заходит о Джейкобе, прежде всего вспоминаются его срывы, но мгновения между приступами я не променяла бы ни на что на свете.
Тем не менее я понимаю, почему Чарли Гордон согласился на эксперимент. И я понимаю, зачем начну с Джейкобом разговор, от которого сердце рвется на части. Потому что люди всегда надеются, сколько бы раз ни обманывались в своих надеждах.
— Я должна поговорить с тобой о предложении Оливера, — начала я.
Джейкоб садится прямо.
— Я не сумасшедший. Я не разрешаю ему заявлять обо мне подобное.
— Просто выслушай меня…
— Это неправда, — возражает Джейкоб. — А нужно всегда говорить правду. Семейные правила.
— Ты прав. Но иногда можно немножко солгать, если в дальнейшем это будет способствовать торжеству правды.
Он недоуменно моргает.
— Заявить, что я сумасшедший, — это не маленькая ложь.
Я смотрю на сына.
— Я знаю, что ты не убивал Джесс. Я тебе верю. Но ты должен заставить поверить в это еще двенадцать чужих людей в коллегии присяжных. Как ты собираешься это сделать?
— Расскажу правду.
— Ладно. Представим, что мы в суде. Убеждай меня.
Он бросает мимолетный взгляд на мое лицо, потом упирается взглядом в окно за моей спиной.
— «Первое правило „Бойцовского клуба“ — никому не рассказывать о „Бойцовском клубе“».
— Я так и знала! В зале суда нельзя говорить цитатами из фильмов, когда рассказываешь, что произошло… Но можно воспользоваться услугами адвоката. — Я беру его за руку. — Я хочу, чтобы ты пообещал мне, что позволишь Оливеру говорить то, что он посчитает нужным, — только бы мы выиграли это дело.
Он резко опускает подбородок на грудь.
— «Один мартини, пожалуйста, — бормочет он. — Взболтать, но не смешивать».
— Я принимаю это как твое согласие, — говорю я.
ТЕО
Если школьный день тянется семь часов, шесть из них съедает всякая ерунда: учителя орут на вечно отвлекающихся учеников, школьники сплетничают у своих шкафчиков, преподаватель математики еще раз повторяет доказательство, которое ты понял с первого раза. Обучение на дому в первую очередь научило меня понимать, как бездарно тратится время в старших классах.
Когда за кухонным столом сидим только мы с Джейкобом, я справляюсь с заданиями за час, а чтение оставляю на вечер, на сон грядущий. Помогает то, что мама во многом предугадывает учебный план. («Мы пропустим эту часть. Если необходимо изучать мнимые числа, они станут реальными» или «Господи боже, сколько раз можно изучать пуритан? Сто? Вы учите их с первого класса! Перейдем сразу к Реформации».) Как бы там ни было, мне нравится учиться дома. По определению, ты — изгой, тебе не нужно бояться выглядеть глупо, если ответишь неправильно или когда эта «горячая штучка», с которой ты сидишь на английском, проверяет тебя; когда идешь к доске, чтобы написать уравнение из домашнего задания по математике. Я имею в виду, у нас даже нет доски.
117 
