Последние отзывы

  37  

Мне было безразлично ее отношение ко мне, так как я подружилась с принцессой де Ламбаль, которую находила приятной и нежной, хотя аббат Вермон утверждал, что она глупая; но он просто не хотел, чтобы я с кем-либо дружила, кроме него. Я защищала принцессу.

— У нее хорошая репутация, — заявляла я, — чего нельзя сказать о ком-либо при этом дворе.

— Она может потерять эту репутацию завтра же, — возражал он, — но ее репутация неумной женщины укрепляется с каждым днем!

Я смеялась над ним, но между нами поддерживались очень хорошие отношения.

Была еще одна женщина, с которой я подружилась, и хотя аббату Вермону она также не нравилась, он не мог пожаловаться на ее тупость. Это была Жанна Луиза Генриетта Жене, чтица, которая служила у моих тетушек. Я часто встречалась с ней в их покоях, и меня привлекало ее спокойное поведение и довольно строгое выражение лица. Это была тяга двух противоположных натур. Я чувствовала, что хотя она глубоко уважает моих тетушек, а также и меня, но, кроме того, я еще нравлюсь ей.

Я спросила у короля, могу ли я также пользоваться услугами чтицы моих тетушек, и он сказал: «Да, хоть сейчас». Поэтому я стала приглашать мадемуазель Жене в свои апартаменты, где она могла читать мне вслух, но предпочитала беседовать с ней, поскольку она знала разные истории о дворе, и я считаю, что узнала от нее гораздо больше, чем от кого-либо другого.

Она была только на три года старше меня, но казалась старше по крайней мере лет на десять — такой сдержанной, такой серьезной она выглядела. Я уверена, что матушка одобрила бы наше сближение. Иногда я даже думала, что приятная, благоразумная Жанна Луиза была бы значительно лучшей дочерью для моей матушки, чем я. Ее отец работал в министерстве иностранных дел и там на него обратил внимание герцог де Шуазель — таким образом Жанне Луизе дали место при дворе. Она была умным ребенком, удивлявшим всякого своими знаниями; одним из ее главных достоинств являлся голос — чистый и отчетливый; другое заключалось в том, что она могла читать вслух часами. Поэтому она и стала чтицей у моих тетушек.

Ей было пятнадцать лет, когда она попала ко двору, и я любила слушать о ее первых впечатлениях. Часто я отвлекала ее от книги и говорила:

— Хватит, мадемуазель чтица, мне хочется поговорить с тобой.

Она не торопясь закрывала книгу с виноватым видом, но я знала, что ей также нравилось беседовать со мной.

— Расскажи мне о первом дне, когда ты попала ко двору, — спросила я однажды, и она рассказала мне, как пришла в кабинет своего отца попрощаться с ним и как он заплакал, увидев ее в придворном одеянии.

— Я впервые надела тугой корсет и длинное платье с обручем из китового уса под кринолином. Мое бледное лицо было покрыто румянами и пудрой, что необходимо для вступления в придворную свиту…

— Этикет, — прошептала я посмеялась над ней, поскольку мои свободные и раскованные манеры шокировали ее.

— Мой отец очень мудрый человек. Я понимаю это сейчас больше, чем когда-либо раньше. Он говорил мне: великие люди умеют грациозно даровать похвалу, но не позволяют, чтобы их комплименты возвышали тебя слишком высоко. Будь всегда осторожна, какие бы льстивые слова тебе ни нашептывали. Клянусь, если бы я смог найти для тебя другую профессию, я бы никогда не подвергал тебя опасностям жизни при дворе.

Ее слова были необычными, я находила их очаровательными. Она рассказала о дне своего прибытия ко двору, когда придворные были в трауре по королеве Марии Лещинской, во внутреннем дворе стояли кареты с лошадьми, на которых были большие черные султаны, а пажи и лакеи носили на плечах черные блестящие банты. Официальные апартаменты были завешаны черней материей, а над креслами сделали балдахины, декорированные черным плюмажем.

Она заставила меня взглянуть на короля с новой стороны.

— Он был самой импозантной фигурой, которую я когда-либо видела, его глаза непрерывно смотрели на меня все время, пока он говорил.

Я кивнула, соглашаясь с ней.

— Несмотря на его внешнюю привлекательность, он внушал какое-то чувство страха.

— Я не чувствовала никакого страха, — сказала я импульсивно.

Она улыбнулась своей спокойной, сдержанной улыбкой.

— Вы дофина, мадам. А я чтица.

— Говорил ли он с вами?

— Да, дважды. Однажды утром, когда он собирался на охоту, я была в апартаментах мадам, а он прибыл, чтобы повидать мадам Викторию, и спросил меня, где Коше. Я была сбита с толку, так как не знала данных им прозвищ. Затем он спросил, как меня зовут, а когда я ответила, он заявил:

  37