121 
Закрыв глаза, Джоджонах вспоминал, как Сигертон не раз предостерегал его о почти нечеловеческой преданности Эвелина святому делу, которому тот служил. Мы с ним еще намучаемся, говорил Сигертон; и оказался прав. Но почему — вот что волновало Джоджонаха, — почему все это произошло? Эвелин у многих в аббатстве вызывал раздражение; он был в некотором роде зеркалом, и далеко не каждый, заглянувший в него, мог вынести то, что там увидел. По мнению Джоджонаха, Эвелин был таким, каким положено быть монаху, правильнейшим из правильных, а в аббатстве все сильнее ощущался мирской дух; вот здесь-то их пути и разошлись. И все же Джоджонах не мог согласиться с тем, что искренняя набожность молодого монаха всерьез угрожала Ордену.
Однако магистр был слишком удручен всем случившимся — этой внезапной потерей Эвелина, Сигертона, да и в каком-то смысле себя самого, — чтобы противиться тому, что сейчас происходило в аббатстве. К тому же Маркворт страстно желал найти и вернуть Эвелина или, точнее говоря, священные камни, а приказ аббата, как известно, превыше всего.
Хлесткий удар бича снова привлек внимание Джоджонаха к тому, что происходило внизу. Он никогда не питал особой приязни к грубоватому Квинталу, но ему было искренне жаль его. «Натаскивание» включало в себя самые жестокие меры, начиная от того, что монах был практически полностью лишен сна, и заканчивая долгими периодами голода. Оно ставило своей целью уничтожить и физические, и моральные силы Квинтала, а потом снова возродить их, но уже под руководством опытных магистров. В итоге этот человек превратится в орудие уничтожения — уничтожения Эвелина. Все мысли Квинтала будут сосредоточены на одной-единственной цели. Он станет воспринимать Эвелина Десбриса как источник всего того ужасного, что произошло с ним, и как угрозу Санта-Мир-Абель; он возненавидит его лютой ненавистью.
Джоджонах содрогнулся и покинул балкон, стараясь не давать волю воображению и не представлять себе в деталях, что и как будет происходить, когда наконец Квинтал настигнет Эвелина.
Огромная пещера выглядела как карикатура на королевский тронный зал. В центре у задней стены возвышался огромный помост, к которому вели три ступени, а на нем — обсидиановый трон, достаточно большой, чтобы там поместились два крупных человека, не касаясь друг друга. Перед помостом тянулись два ряда огромных колонн, каждая из которых представляла собой вырезанную из обсидиана фигуру воина. Они были исполнены не без изящества, и все же в них явственно ощущалась какая-то дисгармония — нарушение пропорций, может быть. Стены и пол представляли собой просто участки ровно и точно срезанной скалы — обычный сероватый камень, из которого состояла гора Аида. В зал вела единственная, отлитая из бронзы дверь гигантских размеров.
В зале не горели факелы; источником света были два бесконечных потока лавы. Каждый из них изливался из угла сбоку от помоста, уходил в дыру в полу, устремлялся дальше по туннелям Аиды и, выйдя наружу, растекался по Барбакану, образовывая небольшой горный хребет.
В этом огромном зале совсем потерялись Убба Банрок и Улг Тик’нарн, поври из далекого Джулиантиса, и Готра, король гоблинов. Даже горный великан Мейер Дек чувствовал себя маленьким и ничтожным рядом с гигантскими статуями воинов, которые казались живыми, просто неподвижно замершими по приказу своего властелина; а Дек не привык чувствовать себя маленьким и ничтожным.
Однако даже если бы все двадцать каменных воинов и впрямь ожили, это произвело бы на великана меньшее впечатление, чем одно-единственное существо, сидящее на троне. Все четверо гостей демона чувствовали себя совершенно раздавленными его величием. Они возглавляли огромные армии, исчисляющиеся сотнями у великанов, тысячами у поври и десятками тысяч у гоблинов. В их подчинении находились все темные силы Короны, и тем не менее они готовы были пресмыкаться перед ужасным демоном, чувствуя себя тенями этого темного существа, которому подчинялись и время, и пространство.
Гоблины и великаны часто действовали заодно, но и те, и другие традиционно ненавидели поври почти так же сильно, как людей.
Но только не тогда, когда демон пробуждался и сила, по сравнению с которой они были ничто, связывала их всех воедино для осуществления общих задач. Когда демон восседал на своем обсидиановом троне, всякая борьба между его сторонниками прекращалась.
121 
