Особенно,... 
156 
Помолчав, начал задумчиво, вроде как про себя:
— Вот, значит, придумал я, как зверей бить безотказно, без лишних забот. И скажу я этот свой секрет всем и каждому. А могу я поручиться, что с тем моим изобретением дорогие наши охотнички зараз всего зверя кругом не прикончат, а?
— Ты, что ли? — Аршак в упор вдруг уставился в глаза одному из молодых охотников. — Ты мне в этом за себя и за всех других расписку дашь?
— Или ты? — перенес он свой тяжелый, пристальный взгляд на другого.
— Или ты? — уперся в третьего.
И, один за другим, все трое молодых охотников поспешили отвернуться и скрыть свои глаза. Каждый сердито думал про себя одно и то же: «Чего он на меня-то? Нашел дурака одному за всех отвечать! Если б, конечно, одному мне этот секрет, — я бы, может быть, еще как-нибудь и того… подсократился бы всех-то зверей кончать. А как другие начнут почем зря хлестать-глушить, так… С ними разве сговоришь?»
А всё-таки у каждого в душе кошки скребли: как будто и не того… не очень это гражданские-то чувства.
Выходило, прав Аршак: всем такого секрета нельзя выдавать. Большой вред государству может быть.
— То-то вот, — мирно заключил Аршак. — Первым-то делом, товарищи-граждане, надо нам решить, как зверя от поголовного истребления спасти. Как с самим собой каждому совладать. В нашем государстве никто тебе опасного секрета не выдаст, без полной гарантии, что ты его во вред другим не употребишь. Понятно теперь?
Совсем остыли горячие головы, и молодые охотники признали, что секрет Аршака — опасный секрет. Сами тут же и пример привели: вспомнили горца Ахмета. До чего жадный старик! Никаких сроков не признает, запрета не соблюдает, когда никаких зверей трогать не положено. Маток, детенышей почем зря бьет, никакой жалости не знает. Давно бы в тюрьму его надо. Только ловок больно концы в воду прятать. Этот узнает верный способ зверя бить, — всех перебьет, ясно!
На том и разошлись. И не подозревали молодые охотники, что Ахмет давно уже задумал недоброе.
Жадный и завистливый старик решил любой ценой дознаться секрета Аршака.
Уже несколько дней, как Ахмет спустился с гор и неотступно следил за Аршаком.
Настала суббота. Во второй половине дня Аршак вышел из калитки своего садика, с ружьем на плече и рюкзаком за спиной, направился в горы. Издали за ним незаметно последовал высокий старик в бурке, из-под полы которой торчал узкий ствол винтовки.
Думая о сохранении своего секрета, Аршак давно взял привычку неожиданно оборачиваться на ходу: не идет ли кто сзади, не подсматривают ли за ним? Но Аршак был близорук, а старый горец был опытным следопытом-разведчиком: держался на расстоянии, умел в нужный момент, как тень, исчезнуть за любым деревом или камнем, быстро перебежав открытое место. Аршак ничего не заметил. И старик проследил его в горах до тропы, по которой спускаются в долину стада кабанов для своих ночных набегов на кукурузные поля.
Убедившись, что Аршак засел тут в засаду, Ахмет поднялся выше по склону горы и устроился там между камней так, чтобы, когда рассветет, не упустить охотника из виду.
«Пока всё ясно, — думал старик: — Аршак рассчитывает застрелить здесь кабана в сумерках, когда стадо пойдет в горы, или утром, когда звери будут возвращаться. На этот раз, однако, он ошибся в расчете: небо в тучах, луна не выглянет, — кабаны пройдут туда и обратно под самым носом у него в полной темноте. Слышать-то он их услышит, а увидеть и стрелять такой ночью невозможно».
И Ахмет плотнее завернулся в бурку, готовясь пережидать долгую, сырую осеннюю ночь.
Настала непроглядная темнота. Старик задремал, прислонившись к камню.
Вдруг точно что-то полоснуло его по закрытым векам. Чуткий, как зверь, всегда настороженный старик припал за камень и открыл глаза.
Сам он находился в тени, но над головой у него тьму разрезал широкий луч такого нестерпимо-белого цвета, что от него ломило глаза, как ломит зубы от ледяной родниковой воды.
Немного выше по склону горы рос куст, и каждая веточка, каждый листок его, каждая жилка на листике были видны с необычайной отчетливостью. На одной из веток сидели, тесно прижавшись друг к другу, какие-то маленькие птички; длинные хвостики их спицами торчали по одну и по другую сторону ветки.
Одна из птичек открыла глаза, испуганно вспорхнула, — но сейчас же упала в траву с беспомощно раскинутыми крылышками, жалко мигая глазами.
156 
