46 
Он воскликнул:
— Граждане, возрадуемся присутствию нашего короля и благам, которые он нам дарует! — И, обращаясь к мужу, произнес:
— Сир, здесь нет ни одного человека, который не был бы готов пролить за вас кровь. Король и граждане, давайте продемонстрируем миру нацию свободы и справедливости во главе с нашим любимым королем, который, благодаря тому, что ничего не проводит силой, всему обязан своей добродетели и своей любви.
Когда я мысленно представляю себе эту сцену, как мне рассказал ее Людовик, я верю даже сейчас, что он мог бы спасти Францию. Именно его мужество требовало уважения к нему, всегда были налицо его добрые намерения. Если бы он только был целеустремленным, если бы он не старался понять каждую сторону, если бы он проводил твердый курс, если бы он предпринял решительную акцию! Но тогда он не был бы Людовиком.
Потом он стоял перед толпой и со слезами на глазах говорил:
— Мой народ всегда может рассчитывать на мою любовь.
И вот так, окруженный своими подданными, приветствовавшими его радостными криками, с трехцветным символом на шляпе, он вернулся в Версаль.
На следующее утро между вами состоялся разговор. Я не спала всю ночь, обдумывая свои планы. Мы не могли оставаться здесь. Я знала, что мы в опасности.
Я отправила мадам Кампан поговорить с людьми, собравшимися у дворца, и попросила ее доложить мне обо всем, что оказалось очень полезным.
— Мадам, — сообщила она, — легко заметить, что в толпе много переодетых. Это не бедняки, хотя на них бедные одежды. Манера изъясняться выдает их.
— Вы разговаривали с кем-нибудь?
— Некоторые обращались ко мне, мадам. Одна женщина с черной кружевной вуалью на лице грубо схватила меня за руку и сказала: «Я вас очень хорошо знаю, мадам Кампан. Вы должны сказать своей королеве, чтобы она больше не вмешивалась в дела правительства. Пусть она занимается своим мужем, а наши добрые Генеральные штаты займутся устройством счастья народа».
Я пожала плечами и заставила себя спросить:
— Что еще?
— Потом, мадам, ко мне обратился мужчина, похожий на рыночного торговца; его шляпа была глубоко надвинута на глаза. Он схватил меня за другую руку и сказал: «Да, скажите ей еще и еще раз, что с этими Штатами не произойдет того, что было с другими, когда они ничего хорошего не принесли народу. Передайте ей, что народ в 1789 году в высшей степени просвещен и сейчас нельзя больше увидеть депутата третьего сословия, выступающего с речью, стоя на одном колене. Передайте ей это, слышите?»
— Так они и говорят?
— Да, мадам, и когда вы появились на балконе, они через мою голову продолжали переговариваться друг с другом, но их замечания предназначались явно для меня.
— И что они говорили?
— Женщина под вуалью сказала: «Герцогиня не с ней». Мужчина ответил: «Нет, но она еще в Версале. Она действует в подполье, как крот, но мы должны знать, как выкопать ее».
— И это все, мадам Кампан?
— После этого они отошли от меня, мадам, а я поспешила во дворец.
— Я очень рада, что вы все мне рассказали. Пожалуйста, никогда не забывайте рассказывать мне о таких вещах.
— Мадам, я буду считать, что не выполняю своих обязанностей, если не буду делать этого. Я пожала мадам Кампан руку.
— В такие времена, как эти, — сказала я с чувством, — хорошо иметь друзей.
Когда я рассказывала королю то, что слышала мадам Кампан, он был серьезен:
— Всегда были люди, которые выступали против нас, — сказал он.
— Возможно, что мы будем больше удивлены, когда найдем людей, выступающих за нас, — горько возразила я. — Мы должны уехать, Людовик. Пребывание здесь становится для нас небезопасным.
— Как мы можем покинуть Версаль?
— Очень просто. Незаметно скрыться с детьми и теми своими друзьями, которым мы доверяем.
— Артуа должен сейчас уехать. Мне пришлось наблюдать враждебные взгляды, направленные в его сторону. Слышались выкрики против него, запомнился один: «Король вечен в отличие от вас и ваших точек зрения, монсеньор». Мой брат выглядел высокомерно равнодушным, а им это не нравится. Я боюсь за него. Да, Артуа должен уехать как можно скорее.
— Артуа… и Габриелла. Им небезопасно оставаться здесь. Нам здесь небезопасно.
— Я король, дорогая. Мой долг быть с моим народом.
— А наши дети?
— Народ надеется, что дофин останется в Версале.
— Я видела смерть в их глазах и слышала ненависть в их голосах.
— Этот вопрос должен решить Совет.
46 
