41 
Генри был скорее готов радоваться, что брат не похож на отца. Он лично мало знал Чарлза, но много о нем слышал. Он видел, как при упоминании имени Чарлза на лицах людей загораются улыбки. У него сложился свой образ Чарлза — высокий — в отца, вечно что-то напевающий и пожимающий плечами при получении неприятных известий. Генри никогда не сомневался, что с таким братом замечательно быть рядом. Такой человек едва ли стал бы сажать его на колени и вести разговоры о торжественных обещаниях. Чарлз был весельчак, в некотором роде грешник, однако люди любили его; не будучи таким правильным и хорошим, как отец или сестра Элизабет, он был человеком, рядом с которым хорошо.
Элизабет положила худую руку на его запястье.
— Генри, тебя все время заносит в сторону. Ты даже не пытаешься понять, о чем я говорю. Вот мы сейчас в этом ужасном месте, может быть, именно в этой комнате ходил взад-вперед отец, размышляя о всех нас… о матери, о братьях, о сестрах — о всех нас, разбросанных по Англии, изгнанных из страны, где мы рождены, чтобы править. Генри, я не смогу жить в этом замке. Мне не вынести этих больших комнат, этих каменных стен и… дух отца, витающий здесь. Мне этого не вынести!
— Элизабет, а вдруг нам удастся убежать?
— Я скоро… сбегу, Генри. Знаю, мне здесь недолго оставаться. Еще один узник Кромвеля ускользнет от своего мучителя.
— А вдруг нам удастся вырваться отсюда. Вдруг покажется корабль и увезет нас в Голландию. Я бы вновь переоделся в платье девочки и…
Элизабет улыбнулась.
— Ты обязательно это сделаешь, Генри. Обязательно сделаешь.
— Но я без тебя не уеду. Ты должна быть со мной.
— У меня такое ощущение, что тебе придется уезжать одному, Генри, поскольку брать меня с собой уже не будет необходимости.
Она отвернулась к стене, и он понял, что сестра плачет.
Что пользы от слез, думал он. Что толку попусту убиваться. Чарлз, по слухам, всегда весел и не позволяет неприятностям омрачать его удовольствия. Генри вновь, в который уже раз, до жути захотелось оказаться рядом с братом.
Но тут же, осознав свою бессердечность, он взял руку сестры и поцеловал ее.
— Я никогда не брошу тебя, Элизабет, — сказал он. — Я буду с тобой всю жизнь. Она лишь улыбнулась.
— Да хранит тебя Господь, Генри, — сказала она. — Всегда помни о том, что тебе сказал отец, ладно?
— Всегда буду помнить.
— Даже если меня не будет рядом, чтобы напомнить о твоем обещании, хорошо?
— Ты всегда будешь со мной, потому что я никогда не оставлю тебя.
Она покачала головой, как будто знала о будущем гораздо больше, и, видимо, действительно знала: через неделю по приезде в замок Кэрисбрук Элизабет настигла лихорадка и в сочетании с ее депрессией и стремлением к смерти сделала свое дело. Девочка умерла, и с этих пор в замке Кэрисбрук остался всего один узник. Генри нашел выход из одиночества, целиком уйдя в мир грез, и всегда предметом его мечтаний были его родные. Он воображал, как каждый вечер перед сном мать приходит к нему и садится у кровати, и он буквально чувствовал, как она целует его всякий раз перед сном.
Однажды, сказал он себе, я буду с ними. В воссоединении с родными он видел теперь величайшее счастье жизни, и в ожидании этого блаженного дня забывал, что он узник.
Генриетта сидела в материнских апартаментах в Лувре со своей наставницей леди Мортон и училась правильно делать стежки, когда в комнату ворвалась королева Генриетта-Мария. Анна Мортон в душе обрадовалась, что это всего лишь урок шитья — Генриетта-Мария все с большим подозрением относилась ко всему, чему она учила принцессу, и впадала в ярость, стоило ей услышать хоть слово, которое могло показаться ей проповедью «ереси».
Но Генриетта-Мария явилась не для того, чтобы беседовать с дочерью и гувернанткой на предмет религии. Она ворвалась по-театральному эффектно, ибо питала склонность к драматическим эффектам. Ее черные глаза переполняли слезы, она была небрежно одета, и ее дрожащая миниатюрная рука выдавала отчаяние больше, чем искаженное страданием лицо. Она казалась в этот момент воплощением несчастья.
Она сразу же направилась к принцессе, и пока Генриетта опускалась на колени — к соблюдению этикета королева в изгнании относилась даже более придирчиво, чем во времена пребывания во дворце в Уайтхолле, — она взяла дочь на руки и, разразившись рыданиями, прижала к себе ее лицо.
Генриетта покорно терпела, ожидая, пока мать сама отпустит ее. Ей давно уже казалось, что каждый день обязательно принесет очередную беду. В такие минуты она еще более страстно стремилась к брату Чарлзу, который не принимал близко к сердцу никакие беды — он лишь улыбался и пожимал плечами. Именно так хотелось Генриетте встречать невзгоды, если они когда-нибудь обрушатся и на нее.
41 
