111 
Папа поднял на сына взгляд, и в нем Чезаре прочел то, чего больше всего боялся: обвинение.
Он подозревает меня! – пронеслась мысль. Он знает!
И ему припомнились слова, сказанные Папой, когда он услышал о смерти сына. «Смерть тем, кто это сделал! Никакие пытки не сравнятся с теми, что ждут их!»
– Отец, после такой страшной трагедии мы тем более должны держаться вместе. Мы должны помнить: что бы с кем-то из нас ни случилось, семья должна существовать.
– Мы хотим остаться одни, – ответил Папа. – Поди прочь.
И Чезаре ушел.
Он отправился к Санче.
– Ах, если бы Лукреция была здесь, – пожаловался он, – она бы знала, как успокоить отца. Но он даже о ней не спрашивает. Мы ему не нужны, никто. Он думает только о Джованни.
Но и у Санчи он не обрел утешения. Нет, ему снова надо повидаться с отцом, убедиться, правильно ли он понял его взгляд.
Он вернулся в отцовские апартаменты, на этот раз прихватив с собой Санчу и Гоффредо. Их заставили ждать, но затем все же впустили.
Санча стала перед Александром на колени и подняла на него свои прекрасные синие глаза:
– Отец, – обратилась она, – успокойтесь. Для нас, ваших детей, видеть вас таким – двойное горе.
Папа одарил ее холодным взглядом.
– Они ссорились из-за тебя – он и его брат Чезаре. Поди прочь. Убирайся из Рима, ты и твой супруг, немедленно отправляйтесь к себе в Сквиллас.
– Но, отец, мы хотели бы утешить вас!
– Вы утешите меня тем, что избавите от своего присутствия.
Впервые Чезаре был свидетелем того, что отец никак не прореагировал на женскую красоту.
– Уходите, ты и Гоффредо, – и, повернувшись к Чезаре, Папа приказал: – А ты останься.
Оставшись наедине, они поглядели друг другу в глаза, и Чезаре понял, что он не ошибся: Александр все знал. Голос отца дрожал:
– Я приказал прекратить поиски. Теперь я не хочу, чтобы убийца моего сына был обнаружен. Я не перенесу такого ужаса.
Чезаре встал на колени и хотел было взять руку отца, но Александр ее отдернул. Казалось, он не мог вынести прикосновения того, кто убил Джованни.
– Я хочу, чтобы ты отправился в Неаполь… Ты назначен кардиналом-легатом на церемонии коронации нового короля.
– Отец, но и кто-нибудь другой может поехать… – слабо запротестовал Чезаре.
– Таково наше желание, поедешь ты. А теперь оставь меня. Я хочу быть наедине со своим горем.
Педро ежедневно наезжал в монастырь. Когда сестра Джиролама заметила, что визиты его слишком участились, Педро выдвинул заранее подготовленное объяснение: Его Святейшество пребывает в тоске и горести, единственное утешение для него – послания дочери. Он не желает, чтобы она возвращалась сейчас в погруженный в траур Ватикан, пусть остается здесь, но пусть только пишет к нему почаще. Он хочет знать о ней все, вот почему Педро так часто призывают в монастырь.
Это был хороший предлог, хотя и далекий от правды. И сестры приняли его: наверное, они поняли, что такая прекрасная девушка не может стать одной из них. Возможно, они чувствовали, что она слишком суетна, и уже не пытались эту суетность побороть.
Лукреция по-прежнему жила в своей келье, которую ей, однако, удалось превратить во вполне комфортабельное обиталище, и теперь принимала Педро здесь, а не в той полупустой холодной комнате. Горничная ее всячески оберегала покой хозяйки, а поскольку в компаньонки и горничные эту девицу выбрал сам Папа Римский, не дело настоятельницы было оспаривать его выбор.
Лукреция тоже изменилась, но поскольку сестры обращали мало внимания на внешний вид, о переменах ей поведала Пантизилия: у Лукреции и глаза стали блестеть ярче, и вообще она стала еще очаровательнее, чем прежде.
– Это все любовь, – констатировала Пантизилия.
– Да, но какое будущее у этой любви? – вполголоса произнесла Лукреция. – Порою я думаю, куда это все нас заведет.
Но когда Педро был рядом, она не задавала себе таких вопросов. Любовь и окончательно пробудившаяся в ней чувственность затмевали все.
Их любовь началась среди тоски и горя. Она хорошо помнила тот день, когда шок от страшного известия заставил ее кинуться в объятия Педро. И только тогда, когда он впервые ее обнял – чтобы успокоить, отогнать страхи, – она поняла, как на самом деле горячо его любит.
Любовь! Какое чудо! Ради любви можно пренебречь всеми опасностями – она это тоже впервые поняла. И больше никогда она не откажется от любви.
Любовь заполняла все ее существо, бросала нежный розоватый отблеск на строгие белые стены монастыря.
111 
