14 
Когда я вышел из укрытия, мы нервно и слишком уж долго жали друг другу руки. Широко улыбнувшись, а потом смутившись от того, что именно я могу прочесть в этой улыбке, Кира заставила ее исчезнуть.
– Идемте, – проговорила она и повела меня прочь с кампуса.
Мы шли молча, и я был рад этому. Я ощущал себя косноязычным и неуклюжим, словно ко мне вернулись мои семнадцать лет. Я чувствовал запах ее волос: цветущий жасмин в снегу. Странно, что эта девушка заставила меня снова ощутить себя живым. В последний раз это было очень давно. Мой внутренний голос неустанно напоминал мне о Заке, моем отце и детективе Калипарри, но, пройдя несколько сотен ярдов, я не слышал уже ничего, кроме наших шагов.
В кофейне, которая располагалась в подвальчике, было темно, и пахло там, как в кабинете у Фацио. Стены были украшены граффити и капельной живописью. Какой-то шут в берете играл на маленьких сдвоенных барабанах, прищелкивая пальцами и читая стихи бит-лайт. Выходило не так уж и плохо, но я готов был поспорить, что слова песен «Перл Джэм» он знал гораздо лучше, чем «Мексико-Сити блюз» или «Хаула». Забавно, но поверхностно. Для студентов колледжа это была Мода, которую они примеряли на себя и отбрасывали, как мини-юбки или бусы братской любви, что в ходу у хиппи. На следующий год это будет диско.
Я заказал «ирландский кофе», Кира заказала чай. Когда официантка принесла наши напитки, Кира вытащила что-то из сумки и положила на стол рядом со свечой.
– Надеюсь, вы не против, – она отвела взгляд, – подписать это для меня?
Я увидел зачитанный экземпляр своей последней книги – той, что я не смог продать в виде сценария, – «В Милуоки в стикбол не играют». Слишком жесткая для девяностых годов, писала критика. Ну надо же, слишком жесткая.
Когда я заколебался, девушка испугалась:
– Простите. Не надо было просить. Пожалуйста»
– Не глупите, – ответил я и взял ее ручку. Она прочла надпись:
– «Дорогой Кире, Жемчужной коже, Цветущему жасмину в снегу». Красиво. Я ничего не понимаю, но красиво.
– Может, когда-нибудь и поймете. Наклонившись через стол, она поцеловала меня в щеку.
– Мне нравится, как колется ваша борода.
– А мне – ваш поцелуй.
Она убрала книгу в сумку, и мы сделали еще один заказ. На этот раз Кира тоже попросила «ирландского кофе», и официантка пожелала узнать ее возраст. На счастье, у Киры имелось требуемое фальшивое удостоверение личности. Прошло уже лет двадцать с тех пор, как я пил с несовершеннолетней студенткой. Ее предупредительность, энтузиазм, не говоря уже о физической привлекательности, – все тешило мое самолюбие. А к сорока годам мое самолюбие сделалось маленьким и слабым.
Я задал ей вопросы, продиктованные Макклу, но без толку. Она больше знала об исчезновении Джимми Хоффы[7], чем Зака. Мы с Джонни занимались этим делом всего два дня, но оно уже приближалось к той точке, когда обнадеживал даже тупик. Умница Кира задавала не слишком много вопросов, на которые я не смог или не захотел бы отвечать. Думаю, она чувствовала мое нежелание углубляться в этом направлении.
– Между прочим, я специализируюсь на английской литературе. – Темы разговора она меняла быстро. – Люблю писать, но не могу. Слишком много одиночества. Слишком много заглядывания внутрь.
– Выходит, вы много знаете об одиночестве?
– Да. – Последовало неловкое молчание. – Ну, и каково это – быть издаваемым автором?
– Фантазии гораздо лучше реальности. Публикация твоих книг в основном помогает познакомиться с собственной неизвестностью. – Она нахмурилась. Не такой ответ ей хотелось услышать. – Извините, – сказал я. – У меня неважное настроение, и одиночество одолела. Дома, за письменным столом, я с ним справляюсь, но здесь…
– Я понимаю. – Лицо Киры оказалось совсем рядом с моим. – Где вы остановились?
– В гостинице «Старая водяная мельница». А что?
– А то, дядя Дилан, что в тебе нет ничего неизвестного, и сегодня ночью я вместе с тобой хочу прогнать наших демонов.
Аргументами, способными убедить нас обоих, что она ошибается, я не располагал.
Мир действительно вертится
Я лежу в темноте, слушая слабое шипение гостиничного душа. Через жалюзи пробивается красно-желтый свет неоновой вывески. Я встаю, незажженный «Кэмел» прилип к нижней губе. Взяв пиджак, достаю завернутую в коричневую бумагу бутылку. Поворотом колпачка разрываю наклейку акциза и делаю глоток дешевого пойла. Жидкость легко скользит в пищевод, по ощущению напоминая битое стекло. Делаю еще глоток. Стекло по-прежнему битое, но края уже не такие острые. Вынимаю из кобуры свою пушку тридцать восьмого калибра и кручу барабан, просто потому, что мне нравится клацанье, которое он издает. Я прижимаюсь ухом к двери в ванную комнату – душ все еще шумит. Я раскрываю сумочку и дулом револьвера аккуратно ковыряюсь в ее содержимом. Никогда не знаешь, что может выскочить из сумочки девицы и укусить тебя. Но эта умна. Я не нахожу ничего, что указало бы мне на мотив, побудивший ее забраться в мою постель. Шум воды прекращается. Я защелкиваю замочек, кладу сумочку на место. Убираю револьвер в кобуру и наливаю спиртного в стакан, помеченный призывным оттиском ее накрашенных губ. Она выходит из ванной комнаты, верхний край полотенца, в которое она завернулась, чуть прикрывает розовые соски. Вручаю ей стакан со словами:
14 
