17 
Альфонсо нахмурился. Он не хотел думать о неприятном, а слова Санчи возвращали его к страхам, пережитым по дороге в Рим.
– Как ты полагаешь, что скажет Папа, когда узнает об этих собраниях в нашей гостиной?
– А почему он должен узнать о них?
– Потому что он часто бывает здесь и слышит, о чем разговаривают гости.
– Мы не настолько глупы, чтобы в его присутствии обсуждать наши проблемы.
– Все равно, ему донесут.
– Не думаю. Мы не станем доверять наши секреты тем, кто не окажется среди нас. Кстати, нам нужно будет остерегаться Лукреции. Она всегда останется лояльной по отношению к своему отцу и брату. В их семье все преданы друг другу.
– Но это ее дворец. А я ее супруг. Как ты можешь требовать, чтобы я держал секреты от нее?
– Глупец! Очнись от своих любовных грез, пока у тебя не отняли ее. И не ее одну, не только Лукрецию! Как ты считаешь, что с тобой произойдет, если французы начнут новое вторжение, а Папа будет на их стороне? Едва ли он заявит, что брак его дочери снова оказался неполноценным. Слишком уж очевидно, как ты проводил все эти ночи. Нет, братец мой, развод тебя не спасет.
Альфонсо задрожал; прежние страхи оживали в нем. После свадьбы его еще долго преследовали ночные кошмары – тогда он просыпался в холодном поту и, прижимаясь к Лукреции, просил поговорить с ним. Ему снилось, что обнаженный меч, который держали над ними во время свадебного ритуала, медленно опускался на его голову; что человеком, сжимавшим этот меч, был Чезаре; что Папа смотрел во все со стороны и благодушно улыбался, а Чезаре воспринимал его улыбку как приказ убить их зятя.
Санча возвращала ему ужас перед семьей Борджа.
– Альфонсо, дорогой мой брат, у нас еще есть время, чтобы кое-что предпринять. Если мы объединимся, то сможем победить французов. В прошлый раз они напали на нас только потому, что Италия была разрознена междоусобицами. Теперь мы не станем повторять прежних ошибок. Мы сплотимся и, что бы ни случилось между Францией и Римом, будем держаться друг друга. Наши шпионы в Ватикане будут сообщать нам обо всем, что там происходит. А уж вместе-то Милан и Неаполь непременно выстоят против альянса, который в Париже подготавливает Чезаре Борджа, желающий взамен получить французские земли и нашу кузину Карлотту.
– Но от меня-то что требуется? – в отчаянии спросил Альфонсо.
– Только одно – быть с нами. И поговорить с Лукрецией. Разумеется, так, чтобы она не догадалась о наших планах. Пусть твоя супруга попросит кое-какие привилегии у Его Святейшества. Он ведь ей ни в чем не отказывает, не так ли?
Альфонсо заморгал, и Санча рассмеялась.
– Ах, да не падай ты духом, Альфонсо! Право, жизнь прекрасна и удивительна. Вот только не забывай, что она может очень быстро перемениться. Наша задача – не допустить этого. Мы должны сохранить то, что имеем. Полагаю, ты согласен со мной?
Альфонсо кивнул.
Его позвала Лукреция. Она хотела, чтобы он спел под ее аккомпанемент на лютне. Альфонсо подошел к ней с беззаботной улыбкой, и Санча осталась довольна тем, как ее брат умел скрывать свои чувства.
Он же отдал должное справедливости ее слов, а потому вскоре приступил к действиям; в последовавшие недели ему удалось незаметно убедить Лукрецию в непричастности Асканио Сфорца к клевете, которую распространял родственник кардинала. Поговорил он и о желательности добрых отношений между Неаполем и Миланом – городов, способных лишь сообща выстоять против возможного французского нападения.
– Никакого французского нападения не будет, – уверенно сказала Лукреция. – Ведь мой брат Чезаре стал другом французского короля, и во Францию он поехал как раз для того, чтобы предотвратить подобное бедствие.
Тогда Альфонсо повторил то, что ему на ухо шепнул Асканио.
Чезаре уже довольно долго гостил во Франции, а никакие известия о его браке все еще не поступили. Разумеется, о таких вещах лучше не говорить Его Святейшеству – всем известно, как он благоговеет перед сыном, – но не могло ли случиться так, что коварный король Франции посчитал Чезаре своим врагом и, не переставая воздавать ему всевозможные почести, в то же время удерживал его в качестве заложника?
Лукреция не на шутку встревожилась, а Альфонсо почувствовал растущее негодование – на ее всепоглощающую озабоченность делами семьи.
Теперь она только и будет думать, что о Чезаре да о том, что ее брата против воли не выпускают из Франции. Совсем забудет об их любви и страсти.
17 
