156 
Он прибыл в Париж, и какое-то время мы наслаждались семейным счастьем. Генри очень привязался к Карлу. О его приключениях он готов был слушать часами и явно не прочь был бы поучаствовать в них, если бы мог. Карла мои младшие дети просто боготворили. В нем было какое-то необъяснимое обаяние, которое неизменно влекло к нему людей.
Но эта идиллия продолжалась недолго. Вскоре я узнала, что правительство Кромвеля признано некоторыми странами как законное и в европейские столицы вот-вот приедут послы, назначенные английским парламентом. К моему великому огорчению, Франция тоже подписала с круглоголовыми договор об обмене посланниками.[64]
– Вы прекрасно понимаете, что это означает, – сказал мне Карл. – Я вынужден буду покинуть страну.
– Надо переговорить с королевой Анной. Ведь она всегда была так добра к нам…
Мой сын раздраженно мерил шагами комнату.
– Не надо ни с кем говорить, матушка, – бросил он отрывисто. – Я не стану дожидаться, пока король или Мазарини попросят меня уехать, и нынче же начну готовиться к отъезду.
В глубине души я понимала, что он прав. Оставаться во Франции ему было нельзя.
Генриетта расплакалась, узнав о скорой разлуке с любимым братом, а Генри просил, чтобы я позволила ему сопровождать Карла.
– Я уже не мальчик, – горячился он. – Мне почти пятнадцать! Я хочу сражаться за дело короля!
Карл начал было колебаться, но я решительно возразила:
– Генри еще ребенок. Он должен учиться, а не участвовать в битвах. Нет-нет, мальчик останется в Париже!
Карл вынужден был согласиться с моими доводами, но сказал брату:
– Генри, я обещаю тебе, что через несколько лет ты будешь скакать на лошади бок о бок со мной. На твою долю еще выпадет немало битв.
И Генри пришлось довольствоваться этим обещанием.
Я не хотела отпускать мальчика еще и потому, что намеревалась наконец-то заняться его религиозным воспитанием. Карлу же о моих планах знать было вовсе не обязательно.
Но перед своим отъездом в Кельн он сам заговорил со мной об этом.
– Генри – протестант, – серьезно сказал он. – Он родной брат короля протестантской страны. Недопустимо принуждать его изменить веру. Матушка, вы не должны пытаться сделать из него католика.
Карл говорил так убедительно, что я даже дала ему слово не обсуждать с Генри вопросов веры, тем более что в ином случае Карл отправил бы его к Мэри. Однако после отъезда сына я все-таки решила, что имею право нарушить свое обещание, ибо оставить Генри во мраке протестантизма – это худший грех.
Вместе с Генри приехал и его учитель господин Лоуэлл – тот самый человек, что некогда обучал в Пенхерсте детей графини Лейчестер. Мальчик очень привязался к нему, но Лоуэлл был тверд в своей протестантской вере, и потому мне нужно было постараться избавиться от него. Я помнила, чем мы обязаны этому господину: ведь именно он вел в Лондоне переговоры с парламентом, касающиеся судьбы Генри, и именно благодаря его заступничеству мальчик очутился во Франции. Тем не менее я хотела разлучить его с моим сыном.
Карл очень ценил Лоуэлла и не раз повторял, что лучшего наставника для Генри не сыскать. Это означало, что мне предстояло действовать скрытно и ни в коем случае не торопить событий.
Итак, теперь со мною были оба моих младших ребенка, и я часто думала о том, как сложатся их судьбы. Меня очень беспокоила Генриетта. Она была худенькой и болезненной, и даже я, горячо любившая ее мать, понимала, что она не слишком привлекательна. Хорошие манеры, белоснежная кожа и очаровательная улыбка очень красили ее, но она, подобно мне, слегка горбилась, и это не могло не волновать меня, потому что я прочила ее в жены юному Людовику. Он приходился Генриетте кузеном, и я считала, что у моей дочери ничуть не меньше шансов стать французской королевой, чем у мадемуазель де Монпансье. Конечно, огорчительно, что Франция признала Кромвеля законным правителем, однако королевская дочь всегда остается завидной невестой.
Я была счастлива, когда мою маленькую Генриетту пригласили участвовать в балете, где ей предстояло танцевать вместе с Людовиком и его братом герцогом Анжуйским. Вряд ли в Лувре нашелся бы хоть кто-нибудь, кто мог бы сравниться с Генриеттой в танце. Она была так грациозна и прелестна, что у меня слезы наворачивались на глаза при мысли о том, что ее бедный отец не видит ее сейчас порхающей по сцене перед троном, на котором горделиво восседал Людовик, изображавший Аполлона.
156 
