39 
— Как это? — Я слышал, что она красавица.
— Она настолько красива, святейшество, что другие кажутся радом с ней некрасивыми. Но наш князь ведет себя как застенчивая девственница. Никакой застенчивости нет в мадонне Санчии… и никакой девственности. У нее тьма любовников.
Глаза папы блеснули.
— Это делает шутку еще забавнее, — сказал он. Он позвал к себе Чезаре и Джованни. — Вы слышали, сыновья мои? Вы слышали, что говорят о нашей скромнице-невесте?
Братья от души посмеялись над шуткой.
— Очень жаль, что Гоффредо едет в Неаполь, а не Санчия предстанет перед нами здесь.
— Ну а если вы приударите за ней, бедняжке Гоффредо мало что останется, дети мои.
— Мы станем соперниками, ухаживая за дамой, — пошутил Чезаре.
— Вот уж действительно интересно получается! — сказал папа. — А может, она такая любезная, что согласится быть женой трех братьев?
— И возможно, еще и их отца, — добавил Джованни.
Эти слова невероятно рассмешили Александра, и его глаза с любовью обратились на Джованни.
Чезаре решил, что если когда-нибудь Санчия приедет в Рим, она станет его любовницей раньше, чем брата.
Глаза его превратились в щелки, и он резко произнес:
— Значит, Гоффредо должен жениться. Сам я вынужден отказаться от подобного удовольствия. Странно, что Гоффредо станет женатым раньше тебя, брат.
Глаза Джованни блеснули гневом. Он мгновенно понял, что имел в виду Чезаре.
Александр опечалился. Он повернулся к сыну:
— Увы, — сказал он, — вскоре ты должен возвращаться в Испанию, чтобы жениться, мой дорогой мальчик.
— Моя женитьба подождет, — угрюмо ответил Джованни.
— Нет, сын мой, время не ждет. Я буду рад услышать, что твоя жена — мать здорового мальчика.
— В свое время… В свое время, — кратко сказал Джованни.
Но Чезаре улыбался. Александр поджал губы так, что они превратились в узкую полоску. Когда дело касалось честолюбия папы, он умея быть твердым, и так же, как Чезаре принужден служить церкви, так и Джованни против собственной воли поедет к своей испанской жене.
Это показалось Чезаре даже более приятной шуткой, нежели пародия Федерико на Санчию. Когда-то он стремился оказаться на месте Джованни, чтобы поехать в Испанию, стать герцогом и получить различные милости; его заставили забыть мечтания и стать священником. Теперь Джованни больше всего на свете хочет остаться в Риме, но его принудят уехать, это так же очевидно, как то, что Чезаре заставили принять сан.
Он невольно улыбнулся, видя нахмуренные лица отца и брата.
Джованни был зол. Жизнь в Риме больше импонировала ему, чем образ жизни испанцев. В Испании знать была скована рамками этикета;
Джованни совсем не тянуло ухаживать за бледнолицей невестой Марией Энрике, которая досталась ему от покойного брата. Правда, Мария приходилась кузиной испанскому королю, и этот брак даст ее мужу возможность породниться с испанским королевским домом и получить поддержку и защиту самого короля. Но какое дело до всего этого Джованни? Он хочет остаться в Риме, который считал своим домом.
Он предпочитал, чтобы его считали законным сыном папы, чем после женитьбы стать кузеном короля Испании. Джованни очень тосковал по родине вдали от нее. Он представлял, как едет верхом по улицам Рима, и хотя на многие вещи смотрел не без цинизма, слезы наворачивались ему на глаза, когда вспоминал о Порта дель Пополо или Пьяцца Венеция во время карнавальной недели. В Испании не было ничего подобного — по сравнению с живыми, веселыми итальянцами испанцы казались людьми меланхоличными.
Он испытывал громадное наслаждение и печаль, вспоминая о толпах народа, сходившихся на Пьяцца дель Пополо посмотреть состязания коней без всадников. Как он любил эти соревнования, как кричал от радости, видя, что коней выпустили на арену, к каждому привязаны куски металла, чтобы создать шум, пугающий животных и понуждающих их все быстрее скакать галопом; еще сильнее подгоняло коней адское изобретение — шпоры, сделанные в форме груши, тяжелые, прикрепленные между холкой и лопатками, более тяжелый конец которых имел сеть острых шипов, причинявших животным при малейшем движении боль. Обезумевшие лошади, мчащиеся по арене, представляли собой незабываемое зрелище, которое никак нельзя было пропустить. Ему очень хотелось прогуляться по Виа Фунари, где жили веревочники, по Виа Канестрари, где жили корзинщики, по Виа деи Серпенти; он мечтал взглянуть на Капитолий и вспомнить о героях Рима, которых увенчали там славой, увидеть скалу, с которой сбрасывали осужденных; посмеяться над старой пословицей, что слава — не больше чем краткий путь к бесчестью, и ответить, что это так, но только не для Борджиа, не для сына папы!
39 
