24 
Иветт возвращается на кухню, начинает перетирать посуду, как всегда, когда сердится.
— В департаменте нет бензина, «Эр Интер» предупредила, что послезавтра начнется забастовка. А на поезде — двенадцать часов и три пересадки. Честное слово, в двухтысячном году ездить по Франции сложнее, чем в Средние века! — вдруг взрывается она.
Блокнот: «В любом случае, там, совсем одни… »
— Я думала, что Жан мог бы вернуться, учитывая эти обстоятельства, но нет, Их Высочеству надо закончить работу, ему совершенно плевать, что нас тут убивают! А когда я сказала, что мы могли бы приехать к нему, он вроде как растерялся. Растерялся! В хорошеньком мире мы живем! И вроде бы трубы ненадежные, холод собачий… Можно было бы остановиться в гостинице…
«А как добраться до Кемпера? Наймем лимузин с шофером?»
— Что, рука у вас не устала… Обычно пишете: «Есть! Пить! Выйти!», а тут времени не жалко, все так подробно!…
Блокнот: «Прости меня, думаю, что мы обе просто нервничаем».
Одобрительное ворчание. Посуда убирается в буфет.
— Ну, если я правильно поняла, мы тут застряли. Жан пообещал звонить каждый вечер. Мужчины, мужчины… никогда нельзя на них рассчитывать!
Почему же. Можно, когда речь идет об убийстве. О разрушении. Не скрывается ли в примитивном сексизме моего замечания тайная рана? Внимательный взгляд больших бровастых глаз Психоаналитика. (Я настаиваю на авторстве слова «бровастые»). Пошел вон, Психоаналитик! Ты такой же подлый мужик!
Телефон. Звонки начинают действовать мне на нервы. Включается автоответчик:
— Говорит старшина Лорье!
Иветт сразу берет трубку.
Долгое молчание, прерываемое «как же это?» и «правда?».
К счастью, у дяди телефон старой модели. Иветт прикладывает трубку к моему уху.
Голос Лорье — усталый, невыразительный.
— Я сказал мадам Ольцински, что вы, наверное, удивлены, почему Соня, — он переводит дыхание, — позвонила в дом вашего дяди?
— Верно! — подтверждает Иветт.
— Соня рассказывала мне, что у нее есть крестный, который иногда подкидывал ей деньжат. Пожилой человек, из местных, в свое время пел в хоре с ее дядькой Моро. Некто Фернан. До сегодняшнего утра я о нем и не вспоминал. Как зовут вашего дядю?
— Фернан Андриоли, — отвечает Иветт.
— Шнабель так мне и сказал. Вот и объяснение ее звонку. Этот номер был первым в записной книжке ее мобильника.
Он добавляет еле слышно:
— Наверное, нажала кнопку, когда пыталась убежать.
Потом громче:
— У вас есть номер, по которому можно найти господина Андриоли? Это единственный близкий ей человек, Моро Овар умер шесть месяцев назад.
Иветт диктует ему номер дядиного мобильного и уточняет, что он — предприниматель, связан со строительством и сейчас находится в Польше на торговой выставке. Потом кладет трубку и восклицает:
— Вот еще! Ваш дядюшка был крестным этой Сони! Вы представляете?
Представляю ли я… Дядя был крестным отцом Сони. Странно, что он никогда не говорил мне об этом. Странно также, что все кругом связаны со второй жертвой, тогда как о первой никто ничего не знает. Да, такое впечатление, что об анонимной жертве все забыли. А если убийц двое? Если убийство Сони было «классическим» убийством из ревности, ненависти или из-за денег, а ее убийца просто воспользовался сложившимися обстоятельствами в надежде, что все спишут на безумного…
Но какое отношение ко всему этому имеет Вор? Думай, Элиз, заставь работать твои серые клеточки, как сказал бы Пуаро. Вор — влюбленный в меня психопат. Он распинает одну несчастную и дарит мне куски ее тела. Параллельно с этим кто-то убивает электродрелью Соню Овар. Жестокость, с которой совершены убийства, вроде бы, указывает на одного автора, поэтому второй убийца считает себя вне подозрений. Ну что же, эта гипотеза имеет право на существование. Но она ни в коей мере не объясняет мне ни кто такой Вор, ни кто этот имитатор.
Телефон!
Иветт, чье терпение явно на пределе:
— Алло! А, Франсина, здравствуйте… Да, я знаю… Увы, мы первыми узнали об этом… Я вам объясню… Что?… Ох! Какой ужас!… Да, конечно, до скорого.
Вешает трубку.
— Бригадир Шнабель приезжал в Центр, чтобы уточнить расписание Яна. Он был совершенно вне себя. Он сказал, что и представить невозможно, как это чудовище с его дрелью надругалось над бедной девочкой. Шнабель признался Франсине, что его чуть не стошнило, а ведь он прошел Алжир…
Слава Богу, Иветт замолкает. Я была бы очень признательна, если бы она не пересказывала мне подробностей того, что выпало на долю Сони! Предпочитаю думать о чем угодно, кроме этого. Например, о Шнабеле. Предположим, в шестьдесят первом ему было восемнадцать лет, сейчас у нас твухтысячный год, значит, ему лет пятьдесят семь. Не очень-то, наверно, весело ему быть под началом у совсем молоденького парнишки.
24 
