42 
Она почувствовала, что находится на грани оргазма, какого она никогда не достигала ни с одним мужчиной. Это чудо наполнило ее ликованием. Однако в момент, когда она ощутила приступ восхитительной дрожи, он убрал хлыст, оставив ее в подвешенном состоянии, в безысходности.
Ее глаза открылись, и, подавленная, безжалостно брошенная, она поняла его гнусный замысел.
– Ты просто дьявол! – бросила она ему.
Он не произнес ни слова, ответив лишь сардонической ухмылкой. А когда она слегка остыла, он заменил мягкий хлыст на тонкий кончик его рукоятки. Теперь он забавлялся с ее пульсирующим клитором. Она попыталась было отодвинуться, но цепи не позволили ей сделать это. Затем он скорчился рядом с ней и ухватил губами ее сосок. Он принялся ласкать его, слегка прихватывая зубами, отчего тот набух и затвердел, а его пальцы тем временем скользнули в ее потаенную расщелину и начали беспардонно копошиться во влажной плоти, пока хлыст продолжал тиранить ее. Вся ее страстность бурно рвалась наружу, непривычная подчиняться чьей-то воле, оказавшейся сильнее ее собственной, стремясь излиться прямо в его руку. А тем временем его пальцы неумолимо нашли ее клитор, заставив ее выгнуться и прижаться к нему, пока все ее тело взывало о пощаде.
И снова, в тот самый момент, когда она почувствовала начало благословенного оргазма, он отодвинулся, лишив ее облегчающего удовлетворения. Почти агонизируя, она с воплем откинулась назад, удерживаемая своими путами.
Он приблизил губы к ее уху.
– Признай свое преступление, – прорычал он. – Скажи мне, что ты ведьма, и я дам тебе, чего ты так страстно жаждешь.
Она собралась с духом и взглянула на него с уничтожающим спокойствием.
– Ведьма я или нет, это ты сам скоро узнаешь.
Это окончательно вывело его из себя. Выждав мгновение, он выпалил:
– Что ж, очень хорошо.
И все повторилось сначала.
В этот раз он сбросил одежду и встал прямо перед ней, демонстрируя все совершенство мужского тела. Он взял рукой свой член, медленно погладил его, словно набираясь сил, чтобы противостоять ее чарам. Она была вынуждена смотреть на него, на его мускулистое тело, облизывая пересохшие губы. И тогда… медленно и драматично он приблизился к ней и вставил свой член в заманчивую щель меж раздвинутых ног. Поначалу он просто мазнул шелковистой головкой распаленный клитор, отчего у нее вдруг перехватило дыхание. А затем погрузился в нее, заполнив ее самым восхитительным образом, как никто и никогда прежде не заполнял ее. И начал неторопливо двигаться, чтобы она могла прочувствовать каждое мгновение, пока его стальной жезл вторгался и оккупировал ее дюйм за дюймом. Он снова коснулся пальцами ее расщелины, и сладкая боль обожгла ее. А другой рукой он сунул этот проклятый хлыст ей в рот и приказал:
– Соси его, ты – ведьма!
И ей не оставалось ничего другого, как повиноваться, она раскрыла губы и, облизывая кончик рукоятки хлыста, почувствовала на нем вкус собственных соков. Она вновь вознеслась почти в райские кущи, когда он с еще большим жаром взялся за нее, пока ей так отчаянно не захотелось кончить, что тихие, жалобные всхлипывания стали прорываться сквозь бурное дыхание. А его твердый, как кремень, жезл неустанно таранил ее, с каждым толчком доставляя ей невыразимое наслаждение.
– Признавайся, ведьма, – прошипел он. Но она отказалась, и он вновь остановился.
И так час за часом продолжалась эта извращенная битва характеров. И каждый раз он находил все более убедительные и изобретательные способы мучения, доводя ее почти до блаженства, а затем отнимая его. Проделывая с ней то, что он никогда еще не проделывал с женщиной, л ишь бы доказать самому себе, что она была одержима дьяволом. Ее связанное тело было просто игрушкой в его руках, а его сила воли и самообладание доводили ее до безумия.
Чем дальше, тем больше она поражала его. Ибо все, что он проделывал с нею, ей попросту нравилось. Она все с большим энтузиазмом отвечала на его наскоки. Отказываясь дать ему требуемое признание, она тем самым отказывала ему в освобождении и облегчении. Теперь уже она затягивала процесс, не желая, чтобы он кончался, чувствуя, что они оба оказались участниками какого-то эпического ритуала, целью которого было не сиюминутное облегчение, а нечто гораздо большее и фундаментальное. И постепенно, незаметно для него самого, баланс сил стал смещаться. Пока уже он сам не ощутил, что бразды правления оказались в ее руках. Что уже он одержим ею. Пока он не почувствовал, что не может больше сдерживаться. Он был переполнен ею, а ему все было мало. Под властью наваждения он преступил все границы разумного, нарушив все заученные постулаты веры, не слушаясь собственного затравленного разума. Ради желания обладать ею он пренебрег и начисто отбросил всю свою суровую решимость и непреклонность.
42 
