Особенно,... 
68 
В cafetaria, где он проглотил неаполитанскую пиццу и кофе со вкусом смолы, стены были, словно татуировкой, разрисованы детскими картинками — изображениями башни Белен и портретами графа де Помбала[22], которые в некотором усредненном варианте непременно украшали и все туристические путеводители по городу. Пытаясь приноровиться к непривычным монеткам, Эстебан с трудом отсчитал нужную сумму за завтрак и положил на стойку, потом на португальском, перемешанном с латынью и итальянским, попросил телефонную книгу: он хотел проверить адрес, указанный ему Альмейдой. Официант, научившийся понимать причудливый язык туристов, протянул ему огромный том, истерзанный, словно его грызли зубами, и очень потешно привязаный к стойке обычной бельевой веревкой. Эстебан, вытягивая из пачки предпоследнюю сигарету, без особого труда отыскал то, что ему было нужно. За фондом Адиманты значилось два телефонных номера, затем крошечными буквами сообщался адрес: проспект Портас-до-Сол, дом 4. «Алмафа», — ответил официант на вопрос Эстебана, где расположена эта улица, словно три слога объясняли все и незачем было продолжать расспросы. Окутанный клубами густого тумана, Эстебан пересек площадь Фигейра и дошел до площади Россиу. Выше, с правой стороны, находился замок святого Георгия, рядом, словно придавленные чем-то тяжелым, тянулись дома. Эстебан вполне мог проделать весь путь пешком и заодно прочистить бронхи, взбираясь на безжалостные лиссабонские холмы, но под напором особого рода воспоминаний, которые с минувшей ночи преследовали его и заставляли кружить по знакомым местам, возвращаться к знакомым именам и ритуалам, он сел на трамвай номер 28, забитый американцами в белых тапочках. Они с Эвой сошлись во мнении, что Лиссабон открывается тебе лишь тогда, когда ты взираешь на него через трамвайное окошко, словно через смотровую щель; и гладко отшлифованное стекло особым образом преображает даже сам цвет воздуха; ты как будто плывешь на утлой лодчонке и видишь настоящий, неприкрашенный Лиссабон; ты плывешь себе, а за окном разворачивается, движется мимо город-театр, и он подвластен механизму, который управляет сменой сцен-картинок: заполненные чиновниками свинцово-серые улицы, компактные белые церкви, неухоженные разваливающиеся дома, как будто брошенные обитателями. Трамвай оставил в стороне по-военному аляповатый Се; и Эстебан отметил, что пока они, жалобно скрипя, взбирались вверх по склону, душа его совершала параллельное восхождение: она покинула на земле свое прошлое, чтобы устремиться к куда более заманчивому будущему. По возвращении из этой краткой поездки он увидит Алисию, которая ждет его и готова наконец-то открыть ему свои чувства. Она не позволит глупым и нелепым сомнениям вмешаться в устройство их счастья. Будущее рисовалось ему теперь ровной дорожкой, по которой обстоятельства любезно приглашают его прогуляться. Губы Эстебана сложились в доверчивую улыбку — он с готовностью принимал гарантии, услужливо подкинутые воображением. Меж тем трамвай, одолев крутой подъем, остановился и изверг наружу обвешанных фотоаппаратами белокурых пенсионеров.
Изразцовая табличка с надписью «Ларго дас Портас-до-Сол» на облупленном, как после бомбежки, фасаде подсказала, что ему тоже пора выходить. Белобрысые и розовощекие туристы всем стадом кинулись к смотровой площадке Санта Лусия, но весьма нелюбезный туман позволил им разглядеть лишь какой-то ватный тюк и отдельные фрагменты зданий. Эстебан остановился перед статуей святого Висенте, потом поглазел на город, который отсюда рисовался в форме серпа, на черепичные крыши, каскадом спускающиеся вниз, к устью Тежу; а вот море и порт полностью исчезли под огромной волной белой пены. Забавы ради он принялся считать колокольни, которые, будто митры, парили над землей, над скопищем приземистых домов. Алфама гармоникой растянулась вниз, в сторону берега. Облокотившись на балюстраду, он выкурил сигарету и подумал, что туман делает Лиссабон еще более нереальным, еще более потусторонним, еще более концом земли, отодвинутым на самый край нашего мира. Город невозмутимо застыл над мысом полуострова, откуда начиналась новая вселенная — неведомая и чужая: казалось, город покорно растворяется в ничто, он завершает собой континент, став последним его часовым. Потом Эстебан пересек улицу и увидел лысого мужчину в майке, высунувшегося из окна и нагло демонстрирующего тюремную татуировку. Когда Эстебан наконец остановился перед нужным ему домом номер четыре, он услышал музыку, которая, видимо, летела из того же окна. Ему хотелось бы услышать фадо, это сделало бы картину более выразительной и типичной, но за окном звучала назойливая тропическая мелодия. Деревянная дверь со стеклом была приоткрыта. За ней виднелся темный холл в стиле прошлого века; выложенный плитами пол слегка напоминал шахматную доску. На дверном стекле висело объявление, торжественно возвещающее, что фонд Адиманты шестнадцатого числа начинает полугодовой цикл лекций под весьма заманчивым общим названием «Жизнь после смерти: свидетельства путешественников». За лекциями последуют семинарские занятия, посвященные темам, не менее будоражащим воображение: «Правда об исчезнувших цивилизациях», «Тайны реинкарнации», «Дао и мандала». В самом низу едва заметной строчкой на фоне чего-то похожего на египетский глаз — видимо, это был логотип фонда, — извещалось о том, что вход в фонд свободный.
68 
